В будущее воскресенье, 27 октября, в третьем университетском концерте нынешнего сезона (в университетской зале) будут исполнены, в числе других пьес, увертюра и антракты к драме «Князь Холмский», сочиненные М. И. Глинкой.
Это гениальное произведение, принадлежащее к эпохе совершеннейшего развития таланта Глинки, до сих пор оставалось в полной неизвестности, и потому я считаю необходимым обратить на него особенное внимание петербургской музыкальной публики. В «Записках» о жизни своей (с которыми публика скоро познакомится в печати) Глинка рассказывает, говоря про осень 1840 года: «В это время я, по просьбе братьев Кукольников (у которых тогда жил), написал увертюру, антракты, песнь „Ходит ветер у ворот“ и романс „Сон Рахили“ для вновь написанной Нестором Кукольником драмы „Князь Холмский“. Исполнили музыку мою довольно опрятно, но пьеса не удалась и выдержала только три представления». В письме к матери своей, от 29 сентября того года, Глинка писал: «Завтра идет в Александрийском театре драма Кукольника „Князь Холмский“; судя по репетициям, можно надеяться, что музыка моя будет иметь успех». Но как мы видели выше, пьеса выдержала всего только три представления, после которых сошла навсегда со сцены, а с тем вместе исчезла из петербургского музыкального репертуара и музыка Глинки; и несколько месяцев спустя, в письме от 15февраля 1841 года, Глинка, рассказывая своей матери о последних своих сочинениях, в том числе и о музыке к «Холмскому», писал: «Искусство, это данная мне небом отрада, — гибнет здесь от убийственного ко всему прекрасному равнодушия».
Действительно, ожидания Глинки не исполнились. Музыка его прошла в то время незамеченного, и в продолжение 17 лет, с тех пор протекших, не было сделано ни одной попытки ни самим автором, ни которым-нибудь из его почитателей, чтобы спасти ее от забвения, восстановить ее в ее правах, дать узнать ее публике, как одно из важнейших и гениальнейших музыкальных произведений нашего столетия; подобное забвение было, впрочем, участью всех высших музыкальных созданий прошедшего и нынешнего столетия. Что касается до самого Глинки, то он, как всякий истинный художник, был необыкновенно скромен, редко говорил о своих произведениях, глубоко презирал способ многих собратий своих, говоря его собственными словами: «de colporter ses oeuvres» (быть разносчиком своих сочинений), и в продолжение всех последних лет его жизни самые приближенные к нему люди слышали от него едва несколько слов, вскользь сказанных, о чудной его музыке к «Холмскому».
Некоторые из почитателей истинной музыки, и потому ценителей великого таланта Глинки, — открыв, наконец, ноты, 17 лет преданные совершенному забвению, захотели доставить великое наслаждение тем, которые понимают настоящее значение музыки Глинки, и приложили все старание к тому, чтобы увертюра и антракты к «Холмскому» были исполнены в одном из концертов нынешнего сезона… В прошлое воскресенье, 20 октября, музыка эта была пробована в присутствии нескольких любителей; весь оркестр невольно приведен был в неожиданный восторг новостью, глубокостью и красотою форм великого произведения Глинки, и, говоря, через 17 лет, его же словами, «судя по репетиции, можно ожидать, что музыка эта будет иметь успех». Дай бог, чтоб на этот раз ее не постигла прежняя участь и чтоб она приобрела, наконец, в нашей публике ту славу и популярность, которых заслуживает не только наравне с лучшими произведениями Глинки, но и со всем лучшим, что только существует в музыке. Без сомнения, эта музыка заключает в себе одно из самых коренных прав Глинки на бессмертие.
Считаю нужным сказать несколько слов о содержании и значении каждого из антрактов.
Их всего четыре: перед вторым, третьим, четвертым и пятым актами драмы; перед первым же актом находится, по общепринятому порядку, увертюра.
Антракт перед вторым актом есть переложенная на оркестр песнь еврейки Рахили (уже прежде написанная Глинкою для голоса) на слова:
С горных стран
Пал туман
На долины
И покрыл
Ряд могил
Палестины.
В оркестровом виде своем сочинение это получило несколько новую форму и настолько уже возвысилось над первым своим вокальным типом, насколько в антрактах «Эгмонта» у Бетховена возвысилась инструментальная песенка Клерхен «Freudvoll und leidvoll» над тою же песенкой в ее вокальном виде: быть может, у Глинки, как и у Бетховена, как и у всего нашего музыкального поколения, еще более было родственной симпатии к сочинению инструментальному, чем даже к сочинению вокальному, несмотря на все чудеса, созданные им в этой области искусства. Этот антракт — целая историческая картинка, вырванная из жизни еврейского народа.
Антракт перед третьим действием — дуэт любви. Герой драмы, князь Холмский, признается в страсти своей — ветреной и коварной кокетке баронессе Адельгейде, которая, нисколько не будучи к нему привязана, притворяется, будто также любит его, для того чтобы лучше завлечь его в свои сети и заставить его выполнить свои намерения. Весь антракт изображает нежное томление и страсть, и глубокое очарование этих звуков прерывается только порывами князя Холмского к мечтаемому им царственному величию, которым он думает облечь себя и красавицу, положив у ног ее будущий венец свой.
