Теперь мы, любезные братья, проводили жертву, жертву непорочную и богоугодную, господина и брата моего Сатира. Помнил я, что он был смертей, и не обманулся в том, но благодать преизбыточествовала. Итак, не сетовать, но более благодарить Бога подобает мне, ибо всегда я желал, что, если какие возмущения или Церкви, или мне угрожают, то в основном они бы пали на меня и на дом мой. Благодарение Богу, что я во время общего этого страха, когда все опасаются варварских продвижений, печаль всех окончил собственной моей, и на меня одного обратилось то, чего боялся я для всех. И да благоволит Бог, чтобы печаль моя была общим искуплением.
Хотя что касается такого брата не было для меня на свете ничего более дорогого и приятнейшего, но общественная польза превосходит собственную. Если бы кто спросил об этом и его самого, то он бы лучше предпочел умереть за других, нежели жить для себя; ибо для того и Христос умер во плоти за всех, чтобы мы научились не только для себя жить.
При этом я не могу быть неблагодарным Богу; подобает больше радоваться, что имел такого брата, нежели соболезновать, что лишился его; ибо это — дар, а дар это — долг. Итак, пока можно было, пользовался я вверенной мне ценностью, но определивший залог снова взял его. Запереться в данном залоге и соболезновать, что он возвращен, означает то же самое. В обоих случаях вера сомнительна и спасение подлежит опасности. Справедливое ли дело отказать в деньгах и благочестивое ли — не принести жертвы? Ибо ростовщик может быть обманут. Творец же природы и заимодавец — никак. И потому, чем более рост, тем приятнее употребление его.
Посему мы не можем быть неблагодарны в отношении брата: ибо он возвратил то, что общо всем по природе; напротив, заслужил то, что является делом особенной благодати. Кто будет отрицать общую судьбу? Или соболезновать об отнятии собственного его залога, когда в наше утешение Отец отдал единородного Сына Своего за нас на смерть? Кто подумает о себе, что он должен быть избавлен от состояния смерти, когда он не свободен от судьбы рождения на свет? Тайна великого благочестия, что и Христос не избавлен от смерти телесной, но будучи Господом природы, не отрекся от закона плоти, воспринятой на себя. И мне неизбежно нужно умереть, ему же никак не нужно было. Говоривший о рабе: если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? не мог ли бы сам так пребыть, если бы захотел; но когда бы он жил всегда, то отнял бы у себя важность, а у меня жертву. Итак, какое большее утешение может быть для нас, как что и Христос по плоти умер? И зачем мне оплакивать брата, когда я уверен, что такое благочестие не может погибнуть?
Зачем мне больше прочих оплакивать того, кого все вы оплакиваете? Собственная моя печаль растворена в общей, а тем более что слезы мои ничего не дают, ваши же утверждают веру и приносят утешение. Плачете богатые, и плачем своим доказываете, что оставленное богатство ничего не добавляет к спасению, ибо за деньги нельзя отсрочить смерти, и богатого, равно как и убогого, похищает последний день. Плачете старые, ибо опасаетесь подобной судьбы для детей своих и, поскольку не можете продолжить жизни телесной, наставляйте детей не только телесным упражнениям, но добродетели. Плачете и юноши, ибо концом природы не является зрелая старость. Оплакивали и убогие, (и что есть драгоценнейшее) слезами омыли грехи его. Эти слезы искупляющие, эти стоны скрывают печаль смерти, это соболезнование вечной радостью заглаживает чувство прежней болезни. Итак, хотя погребение частное, но плач общий; почему плач этот не может продолжиться навсегда, ибо сердца всех расположены были к этому.
Зачем мне оплакивать тебя, любезный брат, который отнят у меня так, как будто ты был братом всем? Ибо я не лишился общения с тобой, но только переменил его, прежде не разделен был от меня телом, а теперь духом пребываешь со мной и навсегда пребудешь. Во время обращения твоего с нами ты не был похищаем у меня от отечества, и ты сам его никогда не предпочитал мне, теперь же доставил ты мне другое отечество, почему я здесь начинаю уже быть не пришельцем или странником, ибо лучшая моя часть там обретается. Ибо я никогда не был целым в себе, но в одном из нас большая часть обоих; оба же были во Христе, в Котором есть все и часть каждого порознь. Этот гроб приятнее мне природной земли, ибо лежит в нем плод не природы, но благодати; бездушное это тело было лучшей моей должностью, ибо в этом теле, которым я облечен, находится большая твоя часть.
О, когда б я мог все посвятить твоей памяти, дружеству и жизни твоей, и половина бы моих лет перешла к тебе! Ибо тем, кто родительское наследство имели всегда нераздельное, надлежало, кажется, иметь и время жизни нераздельно: или, по крайней мере, кто жил совместно, тем бы и жизнь надлежало окончить вместе.
Теперь куда я поступлю? Куда обращусь? Вол сожалеет о подобном себе воле, видит свою утрату, частым мычанием свидетельствует о любви, если не будет того, с кем привык возить плуг: как, поистине, не соболезновать о тебе, брат? Могу ли когда-либо предать забвению того, с кем всегда носил тяжесть жизни этой? Ты трудами низший, но любовью союзнейший; я не так по своим дарованиям способен, как по твоему терпению сносен был; ты по братской любви недостатки мои всегда ограждал твоей помощью; ты любовью был, как брат; старанием, как отец; попечением, как старший; почтением, как младший. Итак, только по родству выполнял ты по отношению ко мне многие обязательства; поэтому лишился я не одного, но многих. В тебе ласкательства не примечено, почтительность же твоя всем явна была. Ты, имея ко мне усердное почтение, не имел нужды в притворстве, так что и сам так не поступал, и от меня не мог этого ожидать.
