Утка, похожая на стеклорез
Андрей Пермяковродился в 1972 году в городе Кунгуре Пермской области. Поэт, прозаик, литературный критик. Окончил Пермскую государственную медицинскую академию. Публиковался во многих журналах и альманахах. Живет во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве. В «Новом мире» публикуется впервые.
Закат
Здесь немного иначе спрашивают курить —
безобидно и c выдохом говорят: «Дымишь?»
Ты «Парламента аквы» ему даёшь,
ты ещё поболтать чуть меньше минуты стоишь.
Справа домики, где вроде бы можно жить,
но вперёд — там серьёзная белая тишь,
и до самой до Клязьмы сплошь.
А за Клязьмою волки неаккуратные воют,
а немного южнее Див, вероятно, плачет
(нет, зимою не плачет, конечно, но к маю — может).
А в груди такое смешное скачет,
и такое сплошное скользит по коже,
что совсем никому говоришь: «Ты — тоже».
И об острые ёлки поранилось солнце большое.
Небольшой метатекст
Человек ходил по угасавшей Империи.
С интересом смотрел на то, как приходят Другие.
Рассуждал с предстоящими о пагубе и сильном безверии.
Любил белоногую девочку из маленькой Киликии.
Дороги вели в свои номерные Римы,
а в Римах ему получались непременные драмы.
Человеку хотелось найти указатель «мимо»,
но знаки на трассах всегда говорили: «прямо!»
После очередной сильно мучительной гибели
(часто нелепой, без исключений – смешной),
белый дежурный, заполнив карточку «выбыли»,
отправлял его снова в Империю, казавшуюся самой большой.
Говорил, хоть вообще-то и не положено
(белые ходят под очень пристрастным доглядом)
«Ты всё забудешь, конечно, но только не бойся ножика,
бойся, что девочки из Киликии не окажется рядом».
Иногда получалось спастись из водоворота
Совсем ненадолго, на «можно ещё погулять немного?»
Любая игра с Империей – игра на одни ворота.
А защищает ворота вот эта вот – белоногая.
Улица перетекает в улицу
Вознесенская, Богоявленская, Крестьянская.
Затем Октябрьская, Красноармейская, Рабоче-Крестьянская.
Далее постепенно: Улица Генерала Баранова, Улица Винникова
(был такой замечательный местный строитель хрущёвок,
ему по сей день многие благодарны).
Рабоче-Крестьянская улица оставалась самою собой,
поскольку сначала пряталась на окраине,
затем шла на выезд из города,
но на самом излёте эпохи вдруг сделалась улицей Вересаева –
он проживал тут немного, установили местные краеведы.
Однако, некий короткий миг, с точки зрения улицы – всего ничего,
менее года с четвертью, вторая из улиц успела побывать Берлинштрассе.
Товаркам не повезло совсем, они были Гитлерштрассе и Комендантштрассе,
о чём жители сразу забыли, конечно.
Но вот на улице Винникова (бывшей Богоявленской, бывшей Красноармейской,
немного совсем Берлинштрассе)
ближе к исходу июня, когда в запоздавшее лето
ещё отцветает сирень, появляется едва уловимый аромат лип,
совсем непохожий на густой аромат местных лип.
Будто, как написал тот, чьим именем названа предпоследняя из упомянутых улиц,
на веранде кошки нагадили.
Июль
Это очень смешно и просто,
точно в речку с тарзанки на спор.
— У тебя уже такой возраст...
— А зачем ты смотрела паспорт?
В безупречном касании рук,
В белом сумраке незамечания
Самый лёгкий на свете звук
Безошибочного молчания.
А потом наступает предел.
Очень правильно, очень скоро.
— «Разлюбила?» — «Да нет — надоел».
Из подслушанного разговора.
Рыбалка
Дерево падает в реку. Звук поглощает звук.
Целое долгое время нет ни удара, ни плеска.
Так паука съедает более крупный паук,
Так под водою сазан разрывает леску.
В мире безмолвных падений случилось ещё одно.
Пустая волна до скалы отливает белым.
Тяжкое дерево тяжко идёт на дно:
Слишком вода от великой луны ослабела.
Прозрачная златоглазка садится на край плота.
Пугается белой лампы, только немного поздно.
Дышит под сонным лесом вода, вода,
Плачет над мёртвым лесом вода, вода,
Плавают в длинной реке давно неживые звёзды.
Свет — златоглазка. Тоже не уберечь.
Только слова остаются, и только совсем простые.
А звёздам и каплям дарована вечная речь;
Правильно, Отче: бывают дары пустые.
* * *
Я напишу про ложечку в стакане,
Про поезд из Москвы на Воркуту,
Про чудо в жёлтой Галилейской Кане,
Про пустоту и вновь про пустоту.
Про самое-пресамое простое,
Про то, о чём сто миллионов раз,
Про лезвие блестящее, стальное,
Один стишок, две строчки, пару фраз.
Чтоб только проще, проще, проще, проще —
Как снег летит, как мотылёк играет.
Сосед поёт: «Вези меня, извозчик»,
И у него никто не умирает.
* * *
Юля похожа на очень красивого мальчика.
Только всё время смотрит, словно из темноты.
Юля берёт телефон, говорит: «Танечка,
я не приеду сегодня, полей цветы».
Самое долгое счастье — когда ничего не обещано:
так на рыбалке бывает славно и одиноко.
Гупии плавают. Чёрные, поперечные
балки скрывают свет от чердачных окон.
Юля из темноты глядит как плюшевый мишка —
единственный трезвый в шумном пивбаре «Кружка».
О белую чашку звякает длинная ложка,
и будто мгновенный кадр, сморщенный фотовспышкой:
Юлия будет красивой и одинокой старушкой
и назовёт Темнотой свою предпоследнюю кошку.
* * *
Самое интересное в стихах
Всегда пропущено через
<…>*
Самое интересное в стихах
Всегда пропущено.
