Бруно ЯСЕНСКИЙ
H O C
Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. ...А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают. (Гоголь. "Нос")
Господин доктор Отто Калленбрук, профессор евгеники, сравнительного расоведения и расовой психологии, действительный член Германского антропологического общества и Германского общества расовой гигиены, член-основатель общества борьбы за улучшение германской расы, автор нашумевших книг о пользе стерилизации, о расовых корнях социальной патологии пролетариата и ряда других, сидел в рабочем кабинете по Лихтенштейналлее № 18 и, попивая послеобеденный кофе, внимательно просматривал гранки своей последней книги "Эндогенные минус-варианты еврейства". Книга, вышедшая всего месяц назад, разошлась в течение одной недели, собрав немало лестных отзывов. Ввиду огромного спроса она спешно переиздавалась массовым тиражом. Несмотря на это, профессор Калленбрук имел основание быть не вполне довольным этим внешним успехом. В руководящих кругах партии книга встречена была доброжелательно, но не без оговорок. Что же касается доктора Гросса, руководителя расово-политического управления партии, то тот откровенно осуждал ряд установок последней работы Калленбрука за их чрезмерную прямолинейность. Мнение доктора Гросса не было в конце концов решающим. Однако сам вождь, перегруженный государственными делами, книги до сих пор не прочел, в имперском же министерстве народного просвещения и пропаганды соглашались рекомендовать ее в качестве обязательного пособия по расоведению для средних школ лишь при условии внесения в новое издание некоторых поправок. Профессор доктор Калленбрук был человеком убеждений, и новые веяния в германском расоведении, с легкой руки доктора Гросса и его соратника профессора Гюнтера приобретшие за последнее время почти официальную окраску, не могли не вызвать в нем живого отпора. Шутка ли сказать! Эти господа пытались отрицать всякие антропологические критерии определения нордической расы, подменяя их мерилами чисто духовного порядка! По мнению профессора Гюнтера, ни форма черепа, ни окраска волос ничего не решают, - решает нордический дух и нордический склад ума. "Вытянутая солдатская и гимнастическая выправка, грудь вперед, живот назад" - вот что, по Гюнтеру, "является существенным признаком нордической расы"1. Доктор Гросс в своих последних статьях пошел еще дальше, прямо утверждая, что расовая диагностика по внешним признакам отпугивает массы и производит плохое впечатление за границей.2 Совсем недавно он договорился в "Фелькише беобахтер" до признания равноценности различных расовых субстанций, сводя почти на нет ведущую роль нордической расы. Почему бы тогда господам Гроссу и Гюнтеру не сделать еще один шаг и не согласиться с Боасом, доказывающим, что по ряду антропологических признаков белый человек примитивнее негра, и с Гартом, отрицающим какие-либо духовные расовые различия?! Нет, профессор Калленбрук гордится своей прямолинейностью и в столь принципиальном вопросе не согласен идти ни на какие уступки. Он сумеет дойти до самого вождя, наглядно представить ему бедственное положение в германском расоведении. Гораздо важнее то, что сам профессор Калленбрук, положа руку на сердце, был не совсем доволен своей последней книгой. В свете того богатейшего материала, который ему удалось собрать во время его двухмесячной научной поездки по концентрационным лагерям Германии для новой работы "О благоприятном влиянии стерилизации на умственные способности шизофреников и асоциальных индивидуумов". Некоторые места из последней книги казались ему самому несколько легковесными. Профессор имел здесь в виду прежде всего ряд абзацев из главы об отличительных признаках семитического носа, как одного из ярко выраженных расовых минус-вариантов, и о влиянии формы носа на психические черты еврейства. На эту оригинальную мысль, не отмеченную ни Гобино, ни, Аммоном, ни Ляпужем, ни даже Г. Ст. Чемберленом, ни современными расоведами, натолкнули профессора Калленбрука исследования ряда немецких и английских ларингологов, которые на материале многих тысяч обследованных ими школьников доказали бесспорное влияние патологических деформаций носовой полости на умственные способности подростков. По сравнению с идеальной прямизной греко-нордического носа семитический нос, - в этом не могло быть сомнений - представлял собой явную патологическую деформацию. С течением веков она утратила свой субъективно-патологический характер и превратилась в один из генотипически обусловленных расовых признаков. Влияние этой деформации на склад ума и психологические особенности еврейства было фактом вполне наглядным и не требовало особых доказательств. До сих пор безупречная логика выводов не вызывала никаких сомнений. Трудности начинались дальше, когда дело доходило до более подробной классификации разновидностей выдающегося и загнутого носа в отличие от прямого, присущего расе греко-нордической. Явную крючковатость бурбонского носа, свойственного французской династии Бурбонов и весьма распространенного по сей день среди французской аристократии, можно было еще без большого труда объяснить историческим влиянием еврейства на французскую политику и на весь французский народ, столь сомнительный в отношении чистоты генофонда. Гораздо сложнее обстояло дело с так называемым римским носом и с характерной для него горбинкой. Римский нос представлял собой тоже несомненное отклонение от классической прямизны греко-нордического. Однако объяснять это причастностью римлян к еврейству было бы весьма неудобно с политической точки зрения да, пожалуй, и неубедительно - с научной. Лирическое описание мужественной красоты римского носа, в противовес грубой утолщенности и безобразию семитического, тоже не удовлетворяло пытливый и требовательный ум профессора Калленбрука, привыкший к строгим научным размежеваниям. Эпитеты вроде "ваяный" или "орлиный" были критериями, почерпнутыми скорее из области эстетики, нежели антропологии. Это слабое звено книги, в целом безусловно блестящей, стоило добросовестному профессору многих бессонных ночей нe только до, но и после выхода в свет его ученого труда. Принятая им в результате длительных исследований новая, более гибкая грань между греко-нордическим и семитическим типами носа устанавливала как основной критерий уже не самую по себе каверзную горбинку, а горбинку в сочетании с гипертрофией парных треугольных гиалиновых хрящей и позволяла, не кривя душой, поместить злополучный римский нос среди многочисленных мутаций греко-нордического. Дойдя до этого места в гранках и перечитав его заново, профессор призадумался. В связи с внесенными исправлениями, очевидно, придется изменить кое-что и в самом описании греко-нордического носа. Не отклоняясь от его идеальной античной прямизны, необходимо сделать некоторые уступки в пользу более распространенных, скажем, даже более вульгарных его разновидностей. Прообразом такого наиболее распространенного арийского носа мог великолепно послужить нос самого профессора Калленбрука, безукоризненно прямой, но немного мясистый, слегка утолщенный на конце. Дабы и в этом случае придерживаться в описании лишь точного языка науки, профессор достал из ящика скользящий циркуль, употребляемый в таких случаях антропометрами, и пошел к зеркалу, готовясь провести перед ним необходимые измерения. Но, взглянув в зеркало, он отшатнулся и со звоном выронил циркуль. Из трюмо глядело на него собственное, немного обрюзгшее лицо, с редкими волосиками, зачесанными на виски, и с коротко, по национальной моде, подстриженными усиками. Только над усами, на месте хорошо знакомого прямого, чуть угреватого носа, между испуганных глаз выдавался огромный крючковатый нос бесстыдно-семитского типа. Профессор потрогал нос рукой, надеясь, что таковой является следствием оптического обмана или минутной галлюцинации. Но - увы! - пальцы его нащупали большой мясистый крюк. Это не была даже римская горбинка, это был целый горб, нахально торчащий между мешковатых глаз, упругий кусок чужого мяса, плотно облегавший зловещую выпуклость парных треугольных хрящей! Профессор Калленбрук был человек верующий. Поэтому нет ничего постыдного и удивительного, что, разубедившись в достоверности собственных чувств, он инстинктивно вознес глаза к небу и три раза подряд плюнул в угол. Когда вслед за тем профессор Калленбрук опять посмотрел в зеркало, он удостоверился, что треть его лица по-прежнему занимает большущий семитский нос, красный, с еле заметными лиловатыми прожилками. Даже самое лицо профессора, всегда открытое и добродушное, дышащее чистокровным германским благородством, вдруг приобрело коварное семитское выражение. Профессор в сердцах сплюнул еще раз и, раздосадованный, отвернулся от зеркала. Не теряя надежды, что все это ему только мерещится, - может быть, у него просто повышенная температура, - профессор Калленбрук достал градусник и сунул его под мышку. С закрытыми глазами он досчитал до тысячи. Термометр показывал 37. Профессор еще раз подошел к зеркалу и с отчаянием рванул двумя пальцами бог весть откуда взявшийся незванный нос. Нос даже не дрогнул, видимо и не думая разлучаться с облюбованным местом на лице профессора. Более того, приняв прикосновение пальцев Калленбрука за естественный простонародный жест, он добродушно выпустил две сопли, которые профессор из врожденной опрятности вынужден был тут же вытереть платком с вполне понятной брезгливостью, с какой каждый из нас утирал бы чужие сопли. Тут уж не выдержали даже железные нервы Калленбрука, и профессор заплакал, с ужасом убеждаясь, что шмурыгает новоявленным еврейским носом, как своим собственным, и что слезы через носослезный канал преспокойно стекают под нижнюю носовую раковину, как будто знали эту дорогу с детства и не замечали здесь никаких перемен. Кто-то постучал в комнату. Профессор Калленбрук с ужасом закрыл нос рукой и покосился на дверь. Увидев человека, стоящего на пороге, он вскрикнул от неожиданной радости и с распростертыми объятиями бросился к нему навстречу. Действительно, провидение не могло придумать ничего более уместного: в минуту тяжелого испытания оно ниспослало ему друга.
