I
Избитая грунтовка играла с амортизаторами Джерри Шнайдера как ей заблагорассудится. Каждая выбоина и колдобина били снизу в копчик, и, взлетая по столбу позвоночника, удары приходились прямо в основание черепа, так что когда в поле зрения очертился приземистый квадрат фермерского дома, в голове уже начинала тупо пульсировать боль. Извечной напастью для Джерри были приступы мигрени; оставалось лишь уповать, что это не начало очередного из них. Впереди еще работа, а от этой вот муки впору растянуться плашмя и разблеваться в смертной истоме.
Обычно дать крюк до фермы Бенсонов для Джерри труда не составляло. Семейка эта из семи душ вся как есть была двинута на Боге и жила особняком от остального мира, держась сама в себе; исключение составляли поездки за припасами в город или вон когда Джерри дважды в неделю приезжал забрать партию разнокалиберных яиц и сыров домашнего изготовления. Вонь от тех сыров досягала, должно быть, до самых небесных врат; что же до яиц, то Джерри употреблял их исключительно в виде яичницы с количеством соли, которому позавидовало бы Мертвое море. Иное дело нынешние богатеи, заполонявшие штат в сезон зимних и летних отпусков – уж они-то в бенсоновских сырах и яйцах души не чаяли и охотно выкладывали за них лишний доллар в магазинчике Верна Смолли. Верн, надо отдать ему должное, мужик смекалистый: с ходу забил нишу в рынке и преобразовал задник своего склада в своеобразный рай для гурманов. Иной раз у него на стоянке и машину-то приткнуть было негде: куда ни глянь, всюду торчат «Лексусы», глянцевитые «мерсы» с откидным верхом, а зимой навороченные внедорожники из тех, на которых разъезжают исключительно богатеи (на боках и бамперах с неброской показухой ошметочки грязи: вот, мол, действительно вещь, незаменимая для езды по сельской глубинке).
Бенсоны с этой публикой не якшались. Их старенький «Форд» держался, как говорится, на соплях и честном слове, а одежда была из секонд-хенда или же просто пошита мамашей Бенсон или кем-нибудь из старших девчонок. Иногда Джерри с ленцой прикидывал, как это они без зазрения сбывают свою ерундистику народу, который сами же считают пассажирами экспресса, на всех парах безвозвратно летящего в ад. Однако пытать об этом самого Брюса Бенсона он не решался. И не просто пытать, а вообще заговаривать со стариком о чем-либо: тот вмиг использовал любой повод перемолвиться, чтобы втюхать свои доморощенные воззрения на панибратство с богом. С какого-то перепугу Брюсу, видимо, втемяшилось, что его, Джерри Шнайдера, еще можно спасти. Сам Джерри этой убежденности Брюса не разделял. Он был любитель бухнуть, курнуть и при случае кому-нибудь присунуть, что, как известно, менее всего вяжется с бенсоновской концепцией спасения. И вот, стало быть, Джерри дважды на неделе гонял свой грузовик через это тошнотное минное поле, без лишней суеты и разговоров затаривался яйцами-сырами и отправлялся по тому же полю обратно, только уже медленней: за бой яиц Верн удерживал с Джерри до десяти процентов оплаты.
Вернуться с Восточного побережья в Колорадо Джерри пришлось для ухода за матерью, однако жизнь с возвращением в родные места как-то еще не наладилась. Вот оно, проклятие единственного чада в семье: не с кем разделить бремя, никто не примет на себя хотя бы часть забот. Старуха мать начинала терять память, несколько раз серьезно расшибалась, и вот Джерри по сыновнему долгу возвратился в дом своего детства. И тут пошло-поехало – что ни неделя, то с матерью новая напасть: вывих лодыжки, ушиб ребер, разрыв связок. И с каждым таким происшествием из Джерри словно вырывался клок пара, внутренне обезвоживая, хотя по возрасту Джерри был младше своей родительницы почти на три десятка лет. Учитывая, что речь идет о женщине семидесяти пяти с остеопорозом и артритными суставами, кажется вообще чудом, что она до сих пор держится на ногах.
Сказать по правде, Джерри уже и сам подумывал откочевать домой: после пресловутого одиннадцатого сентября дела на востоке шли ни шатко ни валко, работать приходилось по усеченному графику. Задержись он с отъездом, то скоро, чтобы как-то стягивать концы с концами, пришлось бы брать вторую работу при баре, то есть пахать по семьдесят часов в неделю сугубо для поддержания штанов – а это, извините, нам уже не по здоровьишку. К мегаполису он тоже реально не привязался. Завел себе шмарешку, но с ней последнее время была не езда, а одно ерзанье. И когда он сказал ей, что уезжает, та горевать не стала – и правильно сделала. Даже вздохнула, похоже, с облегчением.
