Ночь Святого Себастиана

Железную вывеску трактира беспрерывно качало из стороны в сторону, отчего проржавевшая цепочка издавала стонущий скрип. Тяжелые ставни окна в трапезную хлопали от ветра, оловянная лампа трепетала алым пламенем. Клаус Нуннензайнд угрюмо развалился за широким столиком и поглядывал на сонного хозяина трактира. Он так устал, что даже не обращал внимания на то, что вино в треснувшем стакане было отвратительно кислым. В его желудке было пусто, а в горле неприятно першило.

В комнате присутствовал некто третий. Он сидел смирно, не шевеля и мускулом. Сразу, как только ночной сторож звонко ударил алебардой по мостовой перед домом и оповестил о том, что уже одиннадцать часов, он тенью соскользнул со стула.

— Ну и где чума, смерть и проклятья? — пробурчал он. — Я ведь сдохну от скуки. Не возражаешь, приятель, если я подсяду к тебе?

Этого еще не хватало. С такими бродягами честный трудяга пить не станет. Нет и нет! Даже если сейчас какая-никакая компания и не помешала бы.

— Возвращайтесь на свое место, — грубо отрезал Клаус. — У меня нет никакого желания с вами болтать.

Неизвестный, подбоченившись, расхохотался и вышел на свет из темного угла за печью.

— Ай. Да у тебя прямо-таки французский нрав, Нуннензайнд! — усмехнулся он. — Смотри-ка.

Ремесленник повернулся.

— Откуда вы меня знаете? Я вас раньше не встречал. — Он посмотрел на незнакомца в упор.

Худое загорелое лицо, испещренное морщинами, напоминало вспаханное поле. Дуги темных густых бровей хищно заострялись посередине, а тонкий рот кривился в мерзкой злобной ухмылке. При каждом слове адамово яблоко на тонкой шее подскакивало вверх. На незнакомце была надета безрукавка из ярко-зеленого сукна с красными завязками. Через плечо была перекинута тяжелая охотничья сумка, а на ремне болтался широкий «бычий язык»[1].

Он отодвинул ногой соседний стул и без лишних церемоний уселся напротив юноши, который с досадой и смущением уткнулся носом в свой мутный стакан. Когда молодой человек повернулся, то увидел, что у назойливого незнакомца отвратительно желтые глаза, с вытянутыми как у козла зрачками. Этого он раньше не заметил. Пронзительный и дерзкий взгляд сверлил его. Как же отвратителен был этот тип!

— Не волнуйся, — сказал тощий, будто прочитав его мысли. — Не оценивай меня по наружности. И прекрати уже издеваться над своим желудком, разбей этот стакан и хлебни лучше вот это.

Сказав это, он поставил на стол толстую бутылку. Отказаться от напитка было неловко, и Клаус выпил. Ах, как же вкусно! Сладкое и ароматное вино потекло по венам, разжигая внутри огонь. Он закрыл глаза и сделал еще один долгий глоток.

— Настоящее вино, а не какое-нибудь пойло! — Незнакомец расхохотался и снова взял оплетенный бутыль. — Плут, который сопит там, в углу, заслуживает того, чтобы его утопили. Пусть хлебнет водички за своё отвратное вино! — Ну а теперь, Клаус Нуннензайнд, раз уж наши дороги так причудливо пересеклись, хватит ли у тебя желания и смелости хорошенько заработать?

Клаус не мог выдержать этот сверкающий взгляд желтых глаз.

— Что вы имеете в виду? — спросил он и сразу отвернулся. — Я вас не знаю.

— Ха! Так что же, мне назвать тебе свое имя и ремесло? Я беглый егерь, а зовут меня Кэсперляйн Роддербуш.

— С егерями, тем более беглыми, я никаких дел иметь не хочу, — отрезал его собеседник. — Я ведь уже сказал.

— Ну, по мне так львиный талер — всегда львиный талер, — сказал егерь. — Твои туфли совсем прохудились, а одежда вся в заплатах. Я бы так набил твои карманы талерами, что ты даже подняться бы не смог.

Нуннензайнд побагровел и спрятал ноги под стол. Да, он отчаянно нуждался в деньгах. Сегодня он потратил последний пфенниг. Человек в зеленом уже не казался таким плохим, когда до Клауса дошла суть его слов. Да и превосходное вино из круглой бутыли, которая с такой легкостью очутилась у него в руках, уже бурлило в его крови. Наконец незнакомец швырнул на стол горсть серебряных талеров, которые подпрыгивали как свежевыловленные рыбки. Какое-то время они крутились и дребезжали на свету, пока когтистая жилистая рука не сгребла их и не убрала обратно в рюкзак, внутри которого сверкал целый клад.

— Что это было? — спросил Клаус.

Тощий обнажил лошадиные зубы и наклонился к нему.

— А что с братом? Ты его уже нашел? — прошептал он. — Я тебе с этим помогу.

Непонятный страх пробежал по спине ремесленника. Кто мог знать, что он разыскивал своего брата, которого уже два года никто не видел? Родители умерли, и их ждало наследство. В земле. Старик вместе с Хинцем, старшим, закопали золото и серебро. Даже турки, которые рыскали там с зажженными факелами, ничего не нашли. Спустя несколько дней после того, как они зарыли сокровища, Хинц ушел. Ничто не удержало его — ни грозное проклятие отца, ни слезы матери. До этого на месте его удерживала только работа у Лотбрингера.

Всё из-за этой Погнер Марии, господской дочери, которая дарила ему надежды, чем распалила жар его сердца. Но когда она с гордостью приняла на себя обязанности хозяйки богатого дома и надела на свою рыжеволосую головку брачный миртовый венок, ему уже не на что было надеяться. Он хотел стать супругом этой женщины и по простоте своей даже не замечал, что был лишь игрушкой ее похоти и делил ее с другими. Ее бурлящая кровь взывала к жарким ночам. Ее сердце оставалось холодным, она владела мужчинами, а сама была свободной, нетронутой в душе и возвышалась над ними, как охотничий сокол, на чей пронзительный боевой клич походил ее звонкий смех, когда один из рабов ползал перед ней, умоляя и скуля. Разве не пошла она на танцы в тот же день, когда у ее дверей оставили уже побелевшего мальчика из замка, чье детское личико обрамляли шелковые кудри? Тогда с большим трудом удалось высвободить кинжал из мертвой хватки окоченевших пальцев, чтобы вытащить его из остановившегося сердца. Разве не танцевала она под звуки флейты и скрипки, самая статная и изящная из семи попрыгуний на задымленной земле?