Флориана пятилась, пока не почувствовала, что уперлась спиной в раму распахнутого окна. За ней, совсем близко, медленно проступал из тумана, окутавшего с утра город шербургский рейд.
— Еще одно слово — и я выброшусь из окна! — проговорила она.
Нервы Джики — вернее, человека, которого Флориана наградила прозвищем «Джики», — были на пределе, раздражение переливалось через край.
— Да я мог бы взять тебя силой! — прохрипел он.
Флориана побледнела, а в глазах ее сверкнула сталь.
— Попробуй!.. Потом я все равно выброшусь на улицу! Да еще заберусь для этого повыше!..
Джики резким движением выключил радио.
— Да послушай меня, в конце-то концов! Мы с Кристиной — просто друзья детства… Вспомни: я же тебе рассказывал о ней! Ну? Курносый нос, веснушки… У нее не осталось ни гроша, и негде было переночевать… Она говорила, что готова пустить себе пулю в лоб, устроить самосожжение…
— И ты ей поверил!
— Но я же верю тебе, когда ты грозишься выброситься из окна!.. Если б ты ее видела! Тощенькая, бледная, растрепанная… Любой человек на моем месте сделал бы то же самое!
— Ну уж, конечно! Любой! Между прочим, я любила тебя только за то, что ты не «любой», считала не таким, как другие! Я и согласилась-то стать твоей пленницей только потому, что ты и сам был у меня под арестом!
Между Флорианой и Джики находился круглый столик, а на этом столике — четыре предмета: хрустальная пепельница, фотография Флорианы в узком черном бархатном платье, Флорианы, к тридцати годам вступившей в лучшую пору своей женственности, ваза с красными гвоздиками и газета с крупным заголовком на первой полосе: «Новое продвижение немецких войск».
Джики затушил в пепельнице сигарету, которой дымил до тех пор. На безымянном пальце его блеснуло странное кольцо в виде змеи.
— Дорогая! — сказал он умоляюще. — Я терпеть не могу таких разговоров, но ведь моя эскадрилья сегодня вечером поднимется в воздух… Меня могут сбить… убить… И если Господь не защитит меня, это наверняка произойдет… А теперь представь себе: жизнь без меня… Ты обо мне не пожалеешь?
— Нет, — ответила Флориана. — Я уже жалею… — И быстро добавила: — Не приближайся!
— Но я же сказал, что…
— Что бы ты ни сказал, — это бесполезно.
— А если я поклянусь, что…
— Ни к чему. Ты уже все испортил.
— Почему? Ничего же не было. Ничего не случилось!
— Для меня — случилось!
— Ах, так? Ну и прекрасно! — мрачно отозвался Джики. Он направился к двери, открыл ее, и проглянувшее сквозь пелену тумана солнце сверкнуло золотом на пуговицах его новенького мундира.
— Берегись!.. Если я сейчас переступлю порог… Если ты позволишь мне выйти за дверь, я уйду навсегда и больше не вернусь!
— И уходи, — откликнулась Флориана. — Можешь не возвращаться.
— Психопатка! — бросил на прощание Джики.
Флориана слушала его удаляющиеся шаги, судорожно вцепившись в деревяшку оконной рамы. Потом отошла от окна, села на диван со скрипучими пружинами. Пружины и сейчас жалобно завыли, но она этого даже не заметила.
В комнату вошла женщина — толстуха-китаянка в простом черном платье. Это была Ти-Мин, кормилица Флорианы.
— Фло'иана, у тебя го'е?
Флориана только кивнула, ответить не хватало сил.
— Он б'осил тебя? — настаивала Ти-Мин.
— Нет, я сама его прогнала.
— Ти-Мин не понимай. Ты его больше не любить?
— Наоборот, — вздохнула Флориана. — Никогда еще я не любила его так, как сейчас.
И в то же мгновение отчаянный вой сирены заполнил комнату.
— Послушай! — простонала Флориана. — Они вернулись! Они опять здесь! — Смертельно побледнев, она поднялась, сжала голову руками. И произнесла тихо: — Уж лучше бы я умерла…
Теперь уже, одна за другой, взревели все городские сирены — точно так же собака, воющая над покойником, будит и заставляет голосить другую собаку.
Ти-Мин, которая была католичкой, перекрестилась и прошептала:
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа… Аминь…
Флориана пятилась, пока не почувствовала, что уперлась спиной в раму распахнутого окна. За ней переливался под лучами предвечернего солнца шанхайский рейд.
Она сказала:
— Еще один шаг — и я выброшусь из окна!
Герберт Абоди — человек, подаривший Флориане свою фамилию, — оставался безучастным.
— Подумайте о законах земного притяжения, — спокойно посоветовал он.
Флориана побагровела, а глаза ее стали изумрудно-зелеными.
— Ну и что — законы? Может, вы считаете, я не способна вот так со всем покончить?
Герберт Абоди мягким движением выключил радио.
— Выслушайте меня, по крайней мере! Эта девушка для меня — не больше, чем простая сотрудница… Припомните: я же рассказывал вам о ней — о ее преданности делу, о ее скромности, сдержанности… Нам пришлось задержаться в конторе допоздна. И я не мог отпустить ее домой голодной, когда сам был вынужден ужинать вне дома.
— Ага. И вы хотите, чтобы я вам поверила?
— Но я же верю вам, когда вы всякий раз после обеда куда-то уходите под предлогом того, что заказали ваш портрет!.. Впрочем, чего еще от вас ждать? С каждым днем вы все больше от меня отдаляетесь, все чаще избегаете меня… Ни один мужчина не согласился бы с таким положением вещей!
— Уж точно! Но я-то выходила за вас только потому, что считала человеком, способным принять любое положение вещей! И вам удастся завоевать меня снова только в том случае, если вы научитесь ждать…
