Василий Прохорович Шанин, а в простонародье — просто Прохор, был профессиональным мусорщиком. Каждое утро он выезжал за город на городскую свалку в поисках чего-нибудь эдакого, что потом можно было бы сбыть на Сенном рынке. «Работа» эта ему нравилась и вызывала даже некоторый спортивный интерес: что же такого необычного он найдет на этот раз. А простор для творчества на свалке был необыкновенный. Там можно было найти все: от бачков для унитаза до спального гарнитура.
Сегодня все было не так, как всегда. Погода стояла жаркая, и пребывание под солнцем не вызывало у Шанина положительных эмоций. Душное марево дополняло невероятное сочетание тухляка и гари, поднимающееся над грудой отбросов.
Хотелось выпить, но ничего путного, что можно было продать, никак не попадалось. Даже мелочовкой нельзя было поживиться. Уже собираясь уходить домой, Прохор с тоской оглядел свои владения.
«Ну что за идиотский день!» — вслух пробормотал он, раздумывая, стоит ли ждать, когда приедут машины с мусором, или пойти домой и занять на бутылку у Сан Саныча.
Вытерев пот со лба, он все-таки решил, что последний вариант лучше, и уже собирался уходить, как в дальнем конце необъятного моря отходов что-то блеснуло. Прохор насторожился и, приглядываясь, замер. Огромная арматура, стоявшая здесь уже давно, со времен, должно быть, монгольского ига, совершенно закрывала обзор. Это была чужая территория. Ее контролировал другой любитель поживиться на свалке — его звали Никанорыч.
Прохор минут пять стоял и прислушивался. За вторжение на чужую зону можно было прилично схлопотать. Но сейчас Никанорыча не было. Вокруг стояла тишина. Любопытство взяло верх, и Прохор осторожно, постоянно оглядываясь по сторонам, пошел в направлении арматуры.
«Матерь божья!» — прошептал Прохор, остановившись и придя в великое изумление от представшей перед ним картины. Он еще не до конца поверил в привалившее ему счастье.
Перед ним, блестя на солнце и слепя глаза, стояла серебристая «девятка».
Иногда его «коллеги» рассказывали басни о том, что на свалке можно найти угнанную и брошенную машину, но чтобы это выпало ему… Нет, в это просто невозможно поверить. На негнущихся ногах, беспрерывно оглядываясь, он подошел к машине и дрожащими руками провел по капоту.
«Красавица!»— шепотом проговорил он, пытаясь открыть дверь. Она не поддавалась, и ему пришлось ее дернуть. «Ну же, давай, открывайся», — уговаривал он ее.
Наконец дверь открылась, и к ногам Прохора упал мужчина. Его открытые глаза смотрели в бесконечность. Они уже видели то, что живым видеть не дано…
От изумления и ужаса Василий Прохорович несколько секунд молча с открытым ртом смотрел на труп. Потом, когда первоначальный шок прошел, он издал какой-то утробный звук и тут же бросился прочь. Вспоминая по дороге всех святых, не забывая при этом креститься и каяться во всех грехах, как своих, так и чужих, он уносил свои ноги подальше от этого страшного места. И, только добравшись до дома и приняв целый стакан самогонки, он смог немного отдышаться.
Уговорив свое НЗ, он, набравшись смелости, пошел советоваться к своему соседу Сан Санычу. Тот выращивал на своем не очень большом участке всякую всячину, обеспечивая себе таким образом прибавку к пенсии. Всю дорогу до соседнего дома Прохор терзался сомнениями о том, надо ли рассказывать обо всем происшедшем Санычу или попробовать все-таки закопать по-тихому мертвого мужика, а потом продать машину. Нужные люди для этого у него имелись.
«Если продать машину, — рассуждал он, идя нетвердой походкой вдоль забора, — то можно будет и не работать совсем. Денег хватит до конца жизни. С другой стороны, как-то не очень по-христиански получится…»
Подумать только, бросить человека на съедение собакам, которые в большом количестве бродили по свалке.
С такими невеселыми думами Прохор наконец-то добрался до дома соседа.
Тот сразу же заметил, что его шатает из стороны в сторону, и неодобрительно покачал головой. Вслух, однако, Сан Саныч ничего не сказал и пригласил Прохора в сад, на скамеечку.
«Раз успел надраться в такую рань, то, значит, есть дело», — резонно рассудил сосед, усаживаясь в тенечке под яблоней.
Прохор оправдал ожидания Сан Саныча своим рассказом. Закончив свою речь, он выжидательно посмотрел на него:
— Что делать-то? А?
Прохор почти протрезвел от заново пережитых ощущений и выглядел со стороны вполне вменяемым человеком. Саныч молча наклонился и, выудив из-под скамейки бутылку самогонки, поставил ее на стол. Оттуда же были извлечены и два стакана. Молча разлив мутную жидкость по бутылкам, Прохор с Санычем, не чокаясь, выпили, помянув таким образом неизвестного человека.
— Я так думаю, — поставив стакан на стол, сказал Саныч, — что тебе надо все-таки пойти в ментовку. Негоже так человека оставлять.
— Да ты что, — отшатнулся от него Прохор. — Рехнулся, что ли?! Чтобы я с ментами связался?.. К тому же это территория лысого Никанорыча, вот пусть он к ментам и обращается и разбирается. А меня увольте.
И Прохор выразительно подкрепил свою речь жестом.
— Да вот в том-то и дело, что Никанорыча-то в больницу увезли. Язва у него обострилась.
