— Смелее! Еще шаг! Еще! И улыбка, улыбка!
Сашка, раскинув руки, медленно скользила по канату. Черное гимнастическое трико облегало тонкую, почти мальчишескую фигуру. Каштановые кудри туго стянуты на затылке — не до красоты, лишь бы не лезли в глаза. Легко сказать — улыбайся. Хоть высота и ученическая, метра три всего, грохнешься — мало не покажется. Да и стыдно навернуться на виду у цирковых, которые уже начали подтягиваться на утреннюю репетицию.
Голове непривычно легко — вчера избавилась от надоевшей косы. Парикмахер сокрушенно качала головой, щелкая ножницами. Краем глаза Сашка видела, как медленно падают на пол темные завитки, похожие на вопросительные знаки. Если бы можно было так же легко, одним взмахом, избавиться и от мучащих ее вопросов!
Пожалуй, короткая стрижка ей даже шла. Заостренное лицо, переливчатые серые глаза, чуть вздернутый усыпанный мелкими веснушками нос, упрямо сжатые губы — словом, обычная девчонка. Мимо пройдешь — не оглянешься. Тощая и нескладная. Когда как-то разом повзрослевшие одноклассницы хвастались в раздевалке кружевным бельем, Сашке оставалось лишь подавить завистливый вздох. Она не раз замечала косые взгляды и смешки: в новой школе, куда она перешла год назад, когда мама вышла замуж и они переехали к Антону Павловичу на Петроградскую сторону, она так и не стала своей.
— О-оух! — стоило Сашке вспомнить о школьных неурядицах, канат стал раскачиваться под ногами, словно палуба корабля. Сашка нелепо взмахнула руками и, потеряв равновесие, завалилась вправо. Звонко спружинила бечевка — прицепленная за пояс трико, она уходила высоко вверх, под самый купол, а оттуда, перекинутая через невидимое колечко, возвращалась прямехонько в руки Николь.
— Аликс! О чем опять думаешь?! Сколько раз говорить: идешь по канату — голова пустая, легкая, как воздушный шарик!
Пару раз шутливо подергав подвешенную за пояс Сашку вверх-вниз, словно марионетку, Николь медленно подтянула бечевку.
— Еще раз! Вниз не смотри — только вперед, — Сашка, собрав все силы, подтянулась и, уняв предательскую дрожь в коленях, вновь ступила на канат. — Спина прямая! Руки свободные, как крылья птицы. И-и-и… пошла!
Николь — давняя подруга мамы, названая сестра в шумной цирковой семье. Вместе они долгие годы делили кочевой хлеб и ставили головокружительные трюки, опровергающие законы земного тяготения. Невесомые, сотканные из одних только сияющих блесток и перьев, они парили под куполом цирка на серебряных кольцах, как сказочные жар-птицы. Тренировались до седьмого пота, до кровавых мозолей — чтобы сотни встревоженных глаз безотрывно, зачарованно следили за каждым шагом по тонкому канату, чтобы в звенящей тишине разносилось восхищенное «а-а-а-ах…». И все было прекрасно, пока три года назад на будничном прогоне давно обкатанного номера не оборвалась не только лонжа, но и цирковая карьера мамы.
Ее жизнь тогда спасло только чудо — так в один голос заявляли врачи. Так оно и было. Чем же, как не чудом, считать то, что Сашке удалось проникнуть в самую сердцевину мира, где время остановилось, и не забыть себя, настоящую, по ту сторону зеркала судеб, спрятанного во тьме подземного лабиринта?
Сейчас все это казалось смутным сном. А может, и прав был Антон Павлович: с помощью фантазии детское сознание блокировало слишком сильные эмоциональные переживания, связанные с травмой и болезнью матери. Антон Павлович считал, что ни в коем случае нельзя поощрять нелепые выдумки вполне уже взрослой девочки, и Сашка перестала рассказывать о ночных кошмарах. Один и тот же сон, раз за разом: неясные быстрые тени в сумраке шатра, обманчивое пламя свечей, растекающееся на полу темное пятно крови, и глаза — пустые, белесые, точно прихваченные изморосью…
Спокойный, рассудительный и патологически чистоплотный Антон Павлович появился в их жизни пару лет назад. В Питер пришла ранняя весна, холодная и ветреная. Весь мир — небо, дома, дороги, лица людей — были одного и того же вылинявшего сероватого цвета. Сломанные кости давно уже срослись, но мама все так же лежала, безучастная ко всему, отвернувшись лицом к стене. Тонким пальцем водила по завиткам цветочного узора обоев — точно чертила незримые письмена. Почти не ела и только виновато улыбалась, когда Сашка пыталась растормошить, зажечь огонек интереса в потухших глазах — и таяла, таяла с каждым днем. Закрывшись в ванной, Сашка выла от бессилия и отчаяния.
Однажды Николь привела в их маленькую квартирку Антона Павловича, которого ей «очень, очень рекомендовали знающие люди». Сашка недоуменно посторонилась, когда из темного дверного проема шагнул высокий холеный мужчина средних лет с гладко зачесанными пепельными волосами. Он прошел в мамину комнату и плотно притворил дверь. Николь поставила чайник. Сашка беспокойно ерзала на табуретке, прислушиваясь к приглушенному баритону за стеной. Спустя полчаса Антон Павлович, наотрез отказавшись от чая с баранками, ушел. Сашка заглянула к маме — та сидела на кровати, задумчиво накручивая на палец поясок от халата, и на ее бледных губах блуждала растерянная улыбка.
![Культурный эксперимент [=Бог Курт]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
