Крупное белоснежное судно «Академик Иванов» плавно покачивалось в надвигающихся сумерках в волнах Тихого океана. Это было типичное научно-исследовательское судно водоизмещением 6200 тонн, построенное в Финляндии. Его длина равнялась ста пятнадцати метрам.
Судно стояло на якоре всего в полумиле от небольшого островка вулканического типа. Малоприметный кусочек суши — не более пяти километров в длину и три в ширину — постепенно растворялся во мгле. Однако был один признак, по которому его ещё можно было заметить: огромные клубы дыма, будто белесо-кучерявые волосы, вытягивались воздушными потоками на много миль в северную сторону. Кроме того, от островка доносился громкий гул, переходящий порой в грохот.
На носу корабля, у правого фальшборта, стояли два человека и смотрели во мрак приближающейся ночи. Первый из них являлся капитаном судна, старым морским волком, посетившим чуть ли не все крупные порты мира; его звали Александр Северин. В его густых, рыжих усах почти постоянно торчала гаванская сигара, чей аромат он обожал.
Второй был ведущим учёным, специалистом по морской микробиологии, профессор Виталий Остроумов. Он был астеничен, сед и полностью лишён растительности на лице.
Оба молчали.
Невероятная картина тропического вечернего неба завораживала. Мириады звёзд начинали мерцать над бесконечной водной гладью. В такие минуты любой ощущает себя наедине с Вселенной, её ничтожной и бессильно частичкой, от которой ровным счётом ничего не зависит. И одновременно ты ощущаешь некое родство с невероятной космической беспредельностью.
Небесное покрывало из блёсток почти сливалось с океаном, и освещённый корабль казался более-менее уютным и безопасным местом среди двух стихий без границ. В тиши был слышен только плеск волн о борт и отдельные возгласы членов команды.
— Вот я полный безбожник, — зычным голосом нарушил молчание Северин, — но, когда гляжу в подобные мгновения на просторы космоса, в грудь закрадывается суеверный холодок: что если действительно кто-то наблюдает за нашими грешками? Но, возможно, это не более чем первобытный страх, доставшийся от далёких предков?
Учёный с едва заметной улыбкой на губах покачал головой:
— Когда-то я тоже был полным атеистом. Но ещё Кант утверждал, что две вещи говорят ему о Боге — звёздное небо над головой и моральный закон в сердце. С некоторых пор я тоже уверен, что эти явления неразрывно связаны между собой. Хотя на деле тот феномен, что люди называют Богом, есть лишь определённая сила, стремящаяся привести материю из хаоса к гармонии. В человеке её воплощением является как раз совесть, стремящаяся тоже гармонизировать душу человека.
— То есть бога в виде дедушки на облаке нет? — хмыкнул капитан.
— Помните хитрый вывод Паскаля: «Если Бога нет, но я верю в него, то ничего не теряю. А если Он есть, и я в Него не верю, то я могу потерять всё!»? Думаю, он первым признал, что данная дилемма всегда останется скрытой за дымкой неизвестности. И, наверное, правы духовники, утверждающие: в Него нужно просто верить безо всяких «но». Логические доводы «за» и «против» напрасны.
— Можно или нужно верить? — иронично переспросил капитан. Правда, затем он произнёс с уважением: — За целый месяц, что мы провели здесь, Виталий Игоревич, мне всегда было интересно с вами общаться. Часто, пока пересекаешь морские пространства и стоишь в рубке, много чего передумаешь. Лезут в голову всякие мысли, вопросы без ответов… И не с кем о том перемолвится. А сколько загадок скрывают океаны, можно долго рассказывать.
— Не сомневаюсь, капитан.
Они вновь замолчали, погружённые каждый в собственные думы.
* * *
Мысли Северина перемеживались двумя проблемами — общей обстановкой на корабле и тем, когда же он вернётся домой. Это было последнее плавание капитана, после которого он окончательно порывал с любимой профессий, и становился заурядным пенсионером с давно ждущим его домиком в Подмосковье.
Размышления Остроумова имели более пространный характер. Он любил пофилософствовать, а эксперименты за полмесяца на острове давали богатую пищу для размышлений. Собственно, его работа здесь входила в более комплексную программу, в тайну которой был мало кто посвящён. Но, тем не менее, разве всё утаишь на судне?
Моряки понимали, что скоро на их глазах произойдёт нечто грандиозное, и будоражащие слухи не прекращались среди команды. «Дьявол побери, неужели мы организуем в этих водах настоящую свистопляску? — высказывали опасения отъявленные пессимисты. — Но не отправится ли наша посудина из-за их опытов в тартарары?». «Да не боитесь! — поднимали им дух оптимисты, находящие интерес даже в последнем дерьме. — После как жахнем по американцам! И они обделаются от страха». «Ага, как бы нам самим отсюда убраться подобру-поздорову…» — резонно рассуждали всегда практичные реалисты.
Обо всём этом Виталий Игоревич тоже примерно знал, но лишних вопросов ответственным за морской поход предпочитал не задавать. Главное — добиться наиболее эффективного результата в собственном «огородике». Что греха таить, учёный был типичным продуктом советской науки: в меру скромный и молчаливый, предпочитающий больше заниматься опытами в родном НИИ, чем болтологией на симпозиумах.
