Ромул: 754–715 до Р.Х.
Римская республика
Марий, консул: 107 до Р.Х.
Сулла, консул: 88 до Р.Х.
Восстание рабов под предводительством Спартака: 73–71 до Р.Х. [1]
Помпей и Красс, консулы: 70 до Р.Х.
Цезарь переходит Рубикон: 49 до Р.Х.
Убийство Цезаря: 44 до Р.Х.
Западная Римская империя
Династия Юлиев-Клавдиев
Октавиан Август: 27 до Р.Х. — 14 после Р.Х.
Тиберий: 14–37
Распятие Христа: около 30
Калигула: 37–41
Клавдий: 41–54
Нерон: 54–68 [2]
Гальба
Отон
Вителлий: 68–69
Династия Флавиев
Веспасиан: 69–79
Тит: 79–81 [3]
Домициан: 81–96
Нерва: 96–98
Династия Антонинов
Траян: 98–117
Адриан: 117–138
Антоний Пий: 138–161
Марк Аврелий: 161–180 [4]
и Луций Вер: 161–169
Коммод: 180–192
Пертинакс: 193
Династия Северов
Септимий Север: 193–211
Династия Северов
Диоклетиан: 284–304
Максенций: 286–304; 306–310
Галер: 304–311
Констанций I Хлор: 305–306
Север: 306–307
Максимин II Дайя: 307–323
Династия Констанциев
Константин I: 306–337[5]
Крисп Цезарь: 317–326
Константин II: 337–340
Констант I: 337–350
Констанций II: 337–361
Юлиан: 361–363
Иовиан: 363–364
476 — конец Западной Римской империи
Я пережил Нерона.
Каждый день я спрашиваю себя: почему так случилось?
Все, кто был мне близок — граждане Рима, которых я почитал, мой учитель и друг Сенека, — все они обезглавлены, отравлены, или сами оборвали нить своей жизни.
Сенека, как и многие другие, получил приказ умереть. Он вскрыл себе вены на руках и ногах. Но кровь текла слишком медленно, и его положили в горячую ванну, чтобы жар довершил дело.
Его братья и друзья тоже были приговорены.
А я постарел, прожив страшные годы, запятнанные преступлениями.
Ушел Нерон, за ним ушли и эти три шута — Гальба, Отон и Вителлий, целый год оспаривавшие друг у друга право наследовать императору. В конце концов трон достался Веспасиану и его сыну Титу, но и они тоже умерли. И сегодня, когда я пишу эти строки, нами правит второй сын Веспасиана — Домициан.
Я живу уединенно, на вилле в Капуе. Каждое утро меряю шагами аллею, что ведет от моего дома к фруктовым садам, которые тянутся до самых холмов. Затем сажусь лицом к мраморной колоннаде, окружающей виллу. И снова спрашиваю себя: почему я пережил их всех?
В иные дни я склонен обвинять во всем себя и мучаюсь от угрызений совести. Все они — те, кого уже нет, — не скрывали свои гордость и мужество, мысли, стремления, любовь и ненависть.
Я помню Эпихариду, бывшую рабыню, жену младшего брата Сенеки. Она пыталась взбунтовать против Нерона Мизенский флот. Ее разоблачили и пытали в надежде, что она выдаст сообщников. Ни один звук не слетел с ее уст, и она ускользнула от палачей, наложив на себя руки.
Я вспоминаю учеников Христа, сотни которых были истреблены Нероном после пожара в Риме. Одних бросили на растерзание хищникам, других, как дрова, свалили в костер, третьих распяли на кресте, обмазав их смолой, а потом подожгли, чтобы эти жуткие факелы освещали сады Нерона. Я слышал, как некоторые из этих несчастных пели, умирая.
Я знаю, что моя жизнь не более чем медная монета по сравнению с золотом и серебром их жизней. Осторожность была моей советчицей, молчание — правилом, трусость — щитом. Однако многих даже это не спасло.
Так почему же мне удалось выжить? Почему?
Я давно покинул Рим, но те, кого я знал, не отпускают меня.
Я бы хотел понять, кем был Гай Фуск Салинатор, мой предок, построивший эту виллу еще во времена республики, когда он ссужал деньгами Красса и был близок к Цезарю.
Я обнаружил книгу, написанную им здесь на исходе жизни. Это «История восстания рабов под предводительством Спартака». С ужасом узнал я, что после гибели Спартака Красс повелел распять шесть тысяч рабов на крестах, расставленных вдоль Аппиевой дороги — от Капуи до самого Рима. Поначалу он сохранил им жизнь, но лишь для того, чтобы позже предать лютой смерти. От восстания Спартака должно было остаться только это — память о страшной казни, чтобы Рим никогда больше не знал, что такое бунт рабов.
Однако мой предок, Гай Фуск Салинатор, в своей «Истории» вспомнил всех: Спартака и его сподвижников — Иаира, знахаря из Иудеи, греческого философа Посидиона и Аполлонию, жрицу Диониса и прорицательницу. И перед этими воспоминаниями картины жестокости Красса отступают на второй план.
