Мартти Ларни
Немножко нахальства
Парнишка стоял у дверей как воплощение робости, мял в руках выгоревший, заношенный картузик и не осмеливался посмотреть начальнику в глаза. Он ненавидел эти свои мигающие ресницы, начинавшие отчаянный пляс, как только он отрывал глаза от пола, чтобы взглянуть на мужчину, сидевшего за конторским столом.
— Так тебе уже исполнилось четырнадцать? — спросил мужчина, просматривая бумаги, лежавшие у него на столе.
— Да… то есть еще не совсем…
— Ну, а когда исполнится?
— В декабре… В день святого Нийло.
— И ты окончил дополнительный класс народной школы?
— Да, конечно.
— Та-ак. Н-да. Слишком ты еще молод. Мы не можем брать учеников моложе шестнадцати лет. Законом запрещено. Так что приходи через годик снова.
— Слуш…шаюсь…
Паренек повернулся и чуть носом не стукнулся о дверь. Поспешно просеменил он через весь закопченный цех к выходу, и перед его взглядом, точно сновидение, пронесся блестящий парад жестяной посуды. Разочарование смешало все его мысли, и, пока он дошел до будочки привратника, им овладела безысходная жалость к самому себе.
— Ну, получил работу? — спросил его привратник, вся жизнь которого была постепенным скольжением вниз: сначала он поскользнулся и, угодив в маховик машины, потерял руку, затем, продолжая скользить, попал в больницу, а оттуда — в сторожа. Теперь он уж скоро должен был съехать на пенсию и — если хватит разгона — в общинный дом призрения, где люди заканчивают свой путь в долгих сумерках, молчаливо наслаждаясь понюшкой табака.
— Не получил, — ответил парнишка со вздохом.
Старик вышел из будочки, и в его маленьких заплывших глазках показался тусклый отблеск злорадства.
— Говорил ведь я тебе, что мастер не берет в ученики детей. Напрасно только ходил беспокоить… а потом меня же будут ругать.
Мальчик не ответил ничего, только задумчиво посмотрел на коричневую куртку привратника, украшенную блестящими жестяными пуговицами. Это была очень красивая форма, стариковский парадный мундир, лишь издали бросавший нежно-родственные взоры на грубосуконный халат инвалидного дома.
— Надо иметь полных шестнадцать лет, когда нанимаешься на работу, — продолжал старик. — Во времена моей молодости было другое дело… Когда я пришел работать на завод в одна тысяча восемьсот… одна тысяча восемьсот… Ишь ты, а дальше-то и не помню… Да. Так вот, в ту пору о возрасте даже не спрашивали. Требовалось только быть старательным и смелым. А в нынешнее время надо быть смелым и нахальным… главное, нахальным!..
Мальчик надел картуз и, оставив старика с его размышлениями, зашагал прочь. Он проклинал свои ресницы, которые так неудержимо мигали, мешая ему смотреть людям в. глаза. Ведь говорил, ведь наставлял учитель в последнем классе народной школы: «Друзья мои, вы теперь выходите в жизнь, так не забывайте же всегда смотреть людям прямо в глаза. Это первый признак честности…»
«Прямо в глаза», — подумал мальчик со вздохом. Конечно, надо бы так. Да только хорошо учителю советовать, когда у него у самого глаза всегда защищены очками. А как же быть, если невозможно смотреть? Если напротив тебя оказываются такие глаза, от которых твои ресницы вдруг так и задергаются? А если злые, завистливые, злорадные или осуждающие глаза — и в них тоже смотреть прямо?
Парнишка повернул за угол. Он решил во что бы то ни стало смотреть людям в глаза. Ему необходима была работа.
Трехдневные поиски ничего не дали. Это было горько и унизительно, как просить милостыню. Везде один и тот же ответ: «Слишком молод. Н-да. Так только четырнадцать? Не годится».
И все-таки он кое-чему научился. Больше он уже не моргал глазами и не заикался на первой же фразе. Опыт — эта надежная опора — помог ему крепче держаться на ногах. Теперь мальчик спокойно, как вызубренный урок, повторял:
— Исполнилось. Да. Конечно. Нет. А в случае надобности продолжал:
— Был. Ходил. Окончил. Нет. Других свидетельств нет. Есть. Дом есть. Но отец уехал в Канаду. Да. Мать в прачечной гладит белье. Да. Трое детей. Двое младших — дома.
На третий день он перестал упоминать о том, что отец в Канаде. Это было, по-видимому, плохой рекомендацией.
— Ах, в Канаде! Ну, в таком случае над тобой не каплет. Отец, наверно, присылает вам деньги, посылки?
И тогда он уже не мог смотреть в глаза нанимателю. Взгляд его невольно опускался к полу, и длинные ресницы начинали вздрагивать, напрасно пытаясь разогнать туман, застилающий глаза. Отец действительно был в Канаде, но он не присылал ни денег, ни посылок. От него приходили только цветные открытки, два раза в год: на Рождество и на Пасху.
Мать — гладильщица. Чем больше она гладит чужое белье, тем больше морщинок собирается вокруг ее глаз. Мальчик заметил это, и ему стало не по себе. Ему казалось, будто мать гладила одни лишь траурные одежды.
Вечером третьего дня, когда маленькие сестренки уже спали, он попытался как-то утешить и ободрить мать:
— Я слишком молод в ученики. Но я решил, что завтра возьму место мальчика на посылках.
Он особенно подчеркнул слово возьму, как будто весь мир лежал на прилавке перед его мигающими глазами: бери, пожалуйста!..
На следующее утро парнишка просматривал газеты. Посыльные требовались. Он выбрал несколько адресов и отправился брать место. Но к середине дня он понял, что места не берутся так просто: за них нужно чуть ли не драться. Двое знакомых ребят отвоевали места для себя. Они говорили:
