День выдался не по сезону теплым для ноября, но зал Адмиралтейства из преувеличенного почтения к китайским послам был жарко натоплен. Лоуренс, одевшийся парадно по случаю торжественного события, стоял у самого камина, и подкладка его суконного мундира постепенно намокала от пота.
Над дверью, позади лорда Барэма, помещался диск с большой стрелкой, указывающей направление ветра над Каналом. Сегодня ветер дул на северо-северо-восток и был благоприятен для Франции. Хотелось надеяться, что корабли британского флота бдительно следят за французскими гаванями. Лоуренс держался очень прямо, развернув плечи, и не отрывал глаз от круглой шкалы. Встречаться с холодным недружелюбным взглядом, устремленным прямо на него, он не имел никакого желания.
Барэм, закончив говорить, кашлянул в кулак. Истинный морской волк плохо справлялся с заготовленной речью, в конце каждой вымученнно-изысканной фразы он останавливался и с нервозной угодливостью поглядывал на китайцев. При других обстоятельствах Лоуренс посочувствовал бы ему. Официальная нота и даже посольство ожидались давно, но никто не предполагал, что китайский император пошлет в Британию своего брата.
Одно лишь слово принца Юнсина могло привести к войне между обеими странами. Непроницаемое молчание, с которым он слушал Барэма, роскошь его темно-желтого, расшитого драконами одеяния, постукивание длинного, украшенного драгоценностями ногтя по ручке кресла — все в его персоне внушало невольный страх.
Его свита заполонила весь зал. Принца сопровождало с дюжину телохранителей, преющих в своих стеганых доспехах, и столько же слуг, о чьих обязанностях оставалось только гадать. Сейчас они все выстроились у дальней стены, пытаясь освежить воздух с помощью опахал. За спиной у Юнсина стоял еще один человек — видимо, переводчик: после наиболее утонченных пассажей Барэма принц делал ему знак, и он начинал говорить.
По обе стороны от принца сидели еще два посланника. Их Лоуренсу представили очень кратко, и никто из них пока не произнес ни слова. Младший, Шун Кай, держался спокойно и внимательно слушал переводчика. Старший, с брюшком и редкой седой бородкой, явно изнемогал от жары: голова его склонилась на грудь, рука с веером едва шевелилась. Темно-синие шелка обоих вельмож пышностью почти не уступали одеждам принца, и втроем они представляли внушительное зрелище: такое посольство Запад наверняка видел впервые.
Даже дипломат много лучше Барэма испытал бы в такой ситуации приступ подобострастия, но Лоуренс сегодня был не склонен прощать. Еще сильнее, впрочем, он негодовал на самого себя — за необоснованные надежды на лучшее. Он пришел сюда с твердым намерением отстоять свое дело и втайне ожидал, что получит отсрочку. Вместо этого его отчитали в таких выражениях, которые он постеснялся бы применить к зеленому лейтенанту — и это в присутствии чужеземного принца. Можно подумать, что эти трое китайцев — судьи, призванные вынести ему приговор. Он молчал, пока мог, но тут Барэм добавил:
— Мы, естественно, намерены дать вам впоследствии другого детеныша, капитан. — Эти слова, произнесенные крайне снисходительным тоном, наконец-то вывели Лоуренса из себя.
— Виноват, сэр, — произнес он, — но я отказываюсь. Что до моего будущего, прошу вас о нем не заботиться.
Адмирал Повис из воздушного корпуса, занимавший место рядом с Барэмом, хранил молчание с самого начала переговоров. Не нарушил он его и теперь — лишь покачал головой, не выказав ни малейшего удивления, и сложил руки на объемистом животе. Барэм, метнув на него яростный взгляд, повернулся к Лоуренсу:
— Быть может, капитан, я неясно выразился. Вашего мнения здесь не спрашивают. Вы получили приказ — потрудитесь его исполнять.
— Раньше меня повесят. — Лоуренс, казалось, забыл, что обращается к первому лорду Адмиралтейства. Будь он по-прежнему морским офицером, подобная дерзость положила бы конец его карьере, да и авиатору вряд ли следовало говорить нечто подобное. Но если Отчаянного собираются отправить обратно в Китай, с авиаторской службой все равно можно проститься: он никогда не согласится опекать другого дракона. Будучи уверен, что с Отчаянным никто сравниться не может, он непременно наделил бы детеныша чувством неполноценности. В корпусе и без него хватает офицеров, жаждущих получить дракона на воспитание.
Юнсин промолчал и лишь слегка поджал губы. Его свита перешептывалась между собой по-китайски. В этом шепоте Лоуренс уловил явственный оттенок презрения, предметом которого был не столько он, сколько Барэм. Первый лорд, видимо, тоже понял это, и лицо его, вопреки усилиям сохранить спокойствие, покрылось красными пятнами.
— Если вам вздумалось устроить бунт в Уайтхолле, Лоуренс, вы скоро поймете свою ошибку. Вы забываете, что долг перед страной и королем выше долга перед драконом.
— Это вы, сэр, кое о чем запамятовали. Именно долг побудил меня надеть на Отчаянного сбрую, пожертвовав своей службой на флоте. Между тем, я тогда еще не знал, какой он породы, и то, что он окажется селестиалом, мне даже в голову прийти не могло. Именно из чувства долга мы с ним прошли трудную выучку и стойко переносили опасности новой службы. Повинуясь долгу, я вел его в бой и просил не щадить своей жизни. Никто не заставит меня отплатить ему обманом за верность.
