Городок, где жила Маринка, раскинулся на берегу широкого залива — Чаячьей губы. Ее прозвали так потому, что когда-то сюда прилетали тысячи и тысячи птиц, шумели, выводили птенцов, потом здесь возник городок, птицы улетели в другие места, и теперь только одинокие чайки со сварливыми криками носились над водой. Эта губа через узкий пролив соединяласьс Баренцевым морем, бескрайним, темно-серым, переходящим, как говорил отец, в огромный Ледовитый океан, и где-то там, далеко-далеко отсюда, в туманах и льдах, темнели необитаемые каменные острова, косолапо ходили белые медведи и таился Северный полюс.
С моря часто дули свирепые полярные ветры, вздували в губе пенистые волны и раскачивали узкие, как нож, серые суда — подводные лодки. Из трех человек, населявших этот городок, двое обязательно были моряками, и, наверно, поэтому городок назывался Матросском.
Маринка родилась в нем и была моряцкой дочкой. Она давно привыкла к ветрам, которые с хрустом давили на стекла их квартиры, к налетавшим с моря вихрям снега — тогда бурые сопки, окружавшие город, мгновенно застилало белой завесой и под ботинками даже в июне похрустывал снег.
Отец часто спрашивал у нее:
— Ну как, северянка, не скучаешь по югу? Маринка вздыхала и признавалась:
— Скучаю.
И каждое лето, как и большинство ребят Матросска, ее увозили на юг скорые поезда. Кто постарше, ехал в пионерские лагеря, а Маринка с мамой — к бабушке, в калужскую деревушку Снегирево. Здесь она впервые увидела на поле рожь: тянула к себе тонкие упругие стебли, теребила усатые колоски, и на ладонь высыпались продолговатые твердые зерна.
А глянешь на рожь издали — ну прямо волны на Чаячьей губе, только там они студеные, мокрые и серые, а тут теплые и золотистые.
А какая здесь была трава — с головой накроет! Березки тут не стлались по камням, а стояли высокие, крепкие, и на них даже можно было взобраться. А кто знал, что в реке можно купаться! Бросишься с берега в воду — и совсем не холодно.
— Нравится тебе тут? — спрашивала мама.
Маринка моргала, уплетая за обе щеки хлеб и запивая густым парным молоком из глиняного горлача.
Но проходила неделя, вторая, наступала третья, и Маринке становилось не по себе в этой уютной бабушкиной деревеньке, и все чаще снился ей военный городок за Полярным кругом, где она родилась, городок на камнях, где нет ни одного деревца выше нее, и все они — березки да ивы — какие-то крученые-перекрученые, жесткие, узловатые, и зубчатые листики у них не больше копейки. Ей снились сумрачные сопки с маячными огоньками на вершинах и волны в губе. Ах, какая ледяная там вода даже летом: сунешь в воду палец и тут же выдернешь — холодно!
А на пятую неделю Маринку уже тянуло в свой горо док, и она с утра говорила об этом маме, но мама равнодушно пожимала плечами:
— Не торопись, успеешь.
И Маринка ждала и не могла дождаться, когда застучит колесами скорый поезд, унося ее на Север. Здесь, в деревеньке, все было временным и не своим, а вот там, в Матросске, была своя, постоянная, настоящая жизнь.
Она приезжала в городок на камнях, и все становилось на свои места. Вверху с жарким воющим свистом проносились реактивные истребители — рядом был аэродром. Иногда со стрекозиным стрекотом медленно пролетали смешные зеленые вертолеты и опускались куда-то за губу, за плоскую рыжую, сопку. С причалов доносились пронзительные свистки военных судов, стук моторов и гудки подъемного крана; он, по словам соседского мальчишки Женьки, грузил на подводные лодки торпеды.
Все было в этом городке на своем месте.
Как-то раз Маринка копалась возле дома в песке и услыхала, как одна девочка с портфелем сказала другой:
— Это нашей Лидии Алексеевны дочка.
— А ты откуда знаешь?
— Она в этом доме живет. И глянь на глаза девчонки — точь-в-точь.
Маринка улыбнулась. Это очень хорошо, что она похожа на маму. Наверно, ученицы ее. Разглядели! Соседка по квартире, тетя Маша, тоже говорила, что Маринка — вылитая мама. А когда как-то вечером мама показала соседке свои фотографии, где она была снята ребенком, тетя Маша рассмеялась. Она перевела взгляд с карточки на Маринку и обратно и покачала головой:
— Ну как две капли…
Одно только беспокоило Маринку, будет ли она такая, как мама, когда вырастет большой? Вряд ли… Мама удивительная! Она взлетала на третий этаж и сбегала вниз так быстро, что Маринке казалось, что она, как Женька, съезжает на перилах. Однажды, чтобы проверить, так ли это, Маринка приоткрыла дверь и глянула на лестницу: нет, «лама сбегала по ступенькам. Все, что она делала, она делала легко И быстро, с каким-то веселым удовольствием. Вернувшись из школы, она целыми днями сновала по комнате: готовила обед, стирала, штопала, ставила в тетрадках красным карандашом пятерки и двойки…
И всегда все успевала. Иногда она уходила с Маринкой в Дом офицера. По узкой, полутемной лесенке они пускались в плавательный бассейн. В нем даже зимой <ч.1ла теплая вода. Мама переодевалась в кабине и выходила инеем не похожая на себя: в резиновой шапочке и синем купальнике.
Во всем гарнизоне только три женщины занимались в секции плавания, а мужчин — человек пятьдесят, по-тому-то времени женщинам отводили маловато.
![Девять возвращений [Повести и рассказы]](/storage/book-covers/ed/ed7af831d7446cc273c19395f0b07a748a40724c.jpg)
