Игорь Ревва
Найти в себе силы
Любопытство, помимо кошки, погубило ещё очень многих. В том числе, и меня самого. Наша установка была экспериментальной, а эксперимент — это всегда риск. Но, кто же знал, что толстое бронированное стекло, за которым стояла наша установка, не выдержит взрыва и разлетится мириадами звёзд?! А мне совсем не обязательно было торчать возле него в этот момент. Но, меня, как я уже говорил, подвело любопытство. Мне очень хотелось посмотреть, как работает наша установка, и я сделал это. Я смотрел на неё целых полторы минуты. Или даже две. До того самого момента, когда она взорвалась, расколотив вдребезги стекло, которое, по сути, должно было охранять меня в подобных случаях.
Всё было, как в кино. Словно в замедленном фильме. Я увидел их, серебристым облаком летящих в меня, на фоне ослепительной зеленоватой вспышки. Осколки сверкали и переливались хрустальными льдинками. Очень красивыми. Я даже не успел испугаться. Только удивился, как эти ледяные осколки стекла мирно соседствуют со вспухающим огненным шаром?! Ледяные игла были последним, что я успел увидеть.
Я пришёл в себя уже больнице (хочется сказать — я открыл глаза, но это, увы, неверно). Всё, в общем-то, было со мной неплохо. Небольшое сотрясение мозга, многочисленные, но лёгкие, ожоги и целая куча ушибов, но ни одного перелома. Так что, состояние моё, при желании, можно было считать нормальным. Если не считать одной небольшой мелочи — глаза.
Я ослеп.
Толстое стекло, словно ледяное зеркало Снежной Королевы, поразило меня не в бровь, а в глаз (потрясающая точность определения). Его осколки, строго глянувшие из огня, лишили меня самого возможности смотреть на мир.
Мои глаза плотно обняли бинты. Врачи уверяли меня, что операция прошла успешно и через какое-то время я снова буду видеть. Через какое? Через какое-то… Недели через две или три.
Не знаю, что меня насторожило в их тоне. Наверно, излишняя в такой ситуации весёлость. Или это просто общее качество всех врачей?!
Но, через месяц вся их доброта куда-то испарилась. После того, как я стал скандалить и шуметь. Этой их весёлости хватило ненадолго — до моей первой истерики, когда я сам попытался снять с себя повязку. Я хотел знать, буду ли я, в конце концов, видеть или нет. После того, как у меня возникло это желание, ко мне приставили сиделку. Даже не одну, а целых три. Которые должны были следить за мной круглосуточно. Судя по голосам, это были совсем молодые девушки и я никак не мог понять, что они смогут со мной сделать, если вдруг я опять начну буянить. Однако, первой же моей попытки оказалось достаточно, чтобы сообразить, что даже самый сильный слепой мало что сможет противопоставить хрупкой девушке вооружённой платком и пузырьком какой-то гадости (то ли хлороформ, то ли ещё что-то…)
Постепенно я успокоился и перестал смотреть на них (чёрт побери — "смотреть"!!!), как на своих кровных врагов. Я уже мог вести с ними разговоры на различные темы, не касающиеся кино или живописи (они и сами умело избегали их). И они оказались, в общем-то, неплохими девчонками.
Через два месяца я вдруг заметил, что с нетерпением жду появления одной из них. Я не знал, как она выглядела, но чувствовал, что некрасивой она быть просто не может. И ещё мне казалось (да нет — я был абсолютно уверен в этом), что она не просто отбывает возле моей койки нудную обязанность. Ей было приятно говорить со мной. Мне тоже.
Через некоторое время я уже начинал волноваться, если она опаздывала хотя бы на несколько минут. Я тосковал без неё. И она почти никогда (за очень редким исключением) не давала мне для этого повода.
Я пытался представить себе, какие у неё могут быть глаза, волосы, губы… Произошло удивительное — я полюбил девушку, ни разу не увидев её лица.
Мы часто и подолгу говорили друг с другом. У нас оказалось много общих интересов и за этими разговорами время летело незаметно. А потом она уходила и я снова начинал её ждать. Я жил только свиданиями с ней. Всё остальное время я проводил словно во сне. Ничто и никто меня не интересовал, кроме неё. Она стала смыслом моей жизни. Живительным глотком свежего воздуха, облегчавшим удушливую черноту моего заточения. Её голос был прекраснее всего, что я мог слышать. Её шаги я узнавал уже тогда, когда они ещё только раздавались в коридоре. И сердце моё начинало биться сильнее.
Я ни разу не видел её лица, но знал, чувствовал, был уверен, что прекраснее её нет на свете. Я постепенно создавал в своём воображении её образ. Представлял себе, как она улыбается, двигается по комнате.
Раньше я часто подумывал о самоубийстве. Я не хотел жить слепым, не мог мириться с этим. Сю оставшуюся жизнь провести в плену, в тюрьме, имя которой — слепота?! Нет! На это я был не согласен. Я слишком любил свою прежнюю жизнь, чтобы теперь заниматься одними лишь воспоминаниями о ней.
Но с появлением моей милой сиделки мысли эти покинули меня окончательно. Девушка стала для меня единственным лучиком если и не света, то, хотя бы, теплоты в этой мрачной темнице.
Прошёл ещё один месяц. Врачи сказали, что завтра они попытаются снять бинты с моих глаз. Очень осторожно, но настойчиво, они подводили меня к мысли, что я, возможно, так и не увижу солнечного сета. Но, я давно уже смирился с эти. Тем более, что в последнее время мои мысли целиком были посвящены любимой девушке.
