Молодая женщина, только что приехавшая из Грузии в Ленинград, шла по улице и на одном из людных проспектов в центре города увидела такую сцену. Перед витриной игрушечного магазина девочка лет пяти-шести, красивая, нарядная, в белокурых локонах, дико ревела, стучала ногами и кричала:
— Хочу куклу! Куклу хочу-у-у-у!..
Испуганная и растерянная мать пыталась ее утешить, ласкала, обнимала, уговаривала:
— Ну, Люсенька, ну, успокойся, ну я же тебе сказала: у мамы денег нет.
Оттолкнув ее, девчонка повалилась на тротуар, спиною на грязный асфальт, и, продолжая визжать, затопала, застучала по тротуару каблуками:
— Хочу куклу! Сейчас хочу! Хочу эту!!!
Картина эта вызвала столь сильное, непобедимое отвращение, что на всю жизнь запомнилась молодой грузинке. И она уже тогда подумала, что если у нее когда-нибудь будет ребенок, она постарается, приложит все усилия, чтобы не вырастить такое вот чудовище.
Много лет спустя эта женщина стала моей женой. А через какое-то время у нас родилась девочка. И еще до того, как она появилась на свет, еще не зная, кто у нас будет— Ваня или Маша,— мы дали друг другу обещание сделать все, что от нас зависит, чтобы воспитать хорошего человека!
Конечно, мы уже и тогда видели многие трудности, стоявшие на нашем пути.
Родители мы немолодые.
Опыта нет.
Ребенок единственный.
Материальный достаток— выше среднего. (“Трудность” эту можно конечно, взять в кавычки, но в неопытных руках материальный достаток и в самом деле может очень быстро превратиться в недостаток, так как с его помощью еще легче избаловать и испортить ребенка.)
Мы не знали, что очень скоро в дополнение к перечисленным помехам появятся и другие. Что у девочки будет не очень хорошее здоровье и что это печальное обстоятельство помешает ей своевременно войти в детский коллектив.
Таким образом, возникали новые барьеры.
Домашнее воспитание.
Почти постоянное пребывание в обществе взрослых.
Отсюда— бедность и односторонность жизненного опыта.
А там, впереди, ждали нас и совсем уж неожиданные вещи: то, что называется характером,— врожденные, унаследованные его черты и свойства.
Предстояло со всем этим бороться.
Когда же началась борьба?
Очень рано.
Кто-то рассказывал, что однажды к А.С.Макаренко пришла молодая мать и спросила, с какого возраста следует начинать воспитание ребенка.
— А сколько лет вашему ребенку?— поинтересовался Антон Семенович.
— Ему всего три недели.
— Ну что ж... Вы опоздали ровно на три недели.
Что слова эти не шутка, не парадокс, мы убедились на собственном опыте. Действительно, воспитание начинается буквально с той минуты, когда ребенок появляется на свет, когда он впервые подает голос, когда проявляет первые свои желания, радость, огорчение, недовольство... Впрочем, я говорю обо всем этом таким тоном и с таким апломбом, будто я уже и тогда хорошо разбирался во всех этих вещах. А ведь на самом деле ни у меня, ни у жены не было ни опыта, ни мало-мальски серьезных педагогических познаний. Несмотря на свою профессию, имеющую довольно близкое отношение к педагогике, я очень плохо разбираюсь в этой почтенной науке.
В своем невежестве я должен признаться еще и потому, что некоторые читатели, возможно, откроют эту книгу в надежде найти в ней советы опытного педагога. А таким я, повторяю, никогда не был.
Книгу эту писал не педагог, а детский писатель.
Тут мне следует, вероятно, сделать маленькое отступление и познакомить читателя со своей особой, ввести его, так сказать, в круг своей жизни и своих семейных отношений. В дневнике ничего этого читатель не найдет— дневник писался не для чужих глаз.
Я родился в буржуазной семье среднего достатка. Раннее детство мое не было безоблачным, но до десяти лет я не ведал, что такое нужда и голод, не знал, почем фунт лиха. После революции я остался без семьи, несколько лет бродяжил, скитался по России, побывал за это время и у белых, и у красных. Не один раз я попадал в детские дома, в колонии, сидел за решеткой. Мне было восемнадцать лет, когда вышла моя первая книга. В этом же возрасте я познакомился с людьми, которые стали потом моими учителями,— с Маршаком и с Максимом Горьким. Однако и после этого жизнь моя не стала совсем гладкой. За моей спиной четыре войны, блокада, культ личности, утраты близких. Все это время я, как и многие мои сверстники, жил по-походному, на бивуаках, никогда не забывая вещих слов Хемингуэя о том, что “наше поколение мобилизовано на пятьдесят лет”.
