1
Утром потоп сошел на нет, но последние, особенно крупные капли еще побрякивали по жестяной крыше, скатывались к краю и лениво стекали по окнам. Как всегда после ливня, снаружи пузырилось и шипело, воздух был свеж, и очень хотелось выбраться из жилого вагончика, вдохнуть полной грудью, а может быть, даже пробежаться босиком, по-детски расплескивая лужи и ловя ртом настоящий воздух с небольшим, но верным избытком аммиака. И пахло как будто аммиаком, хоть говорят, аммиак и не пахнет вовсе. Чепуха, в больших дозах он особенно приятен. Муссон всегда приносит много аммиака. Не вонь нестерпимая – целебный воздух, пьяная ясность в голове и позыв к немедленному действию. Такие позывы надо гасить. Но, пожалуй, было бы неплохо дойти до лаборатории, посмотреть, много ли бед натворил предутренний толчок, а заодно выяснить, что еще не готово к эвакуации, и если что-нибудь все-таки не готово – найти виновного и занудить так, чтобы тот побежал работать вприпрыжку, а не сидел без дела, что плохо, и не ныл на печальные обстоятельства, что еще хуже. Сегодня каждый должен быть мил и очарователен, с точки зрения высокого начальства, иными словами – деловит, корректен и исполнителен до безмозглости, а если таковым не окажется, то это в первую голову вина начальства местного… Симо Муттик скрипнул зубами. В иных случаях начальник биологической станции обязан быть само радушие и гостеприимство, и грош начальнику цена, если он этого не умеет. Джулия послана вчера в Международную Зону с приказом пустить в ход личное обаяние и без Чернова не возвращаться. Можно не сомневаться, Чернова она добудет, да и сам Чернов, если, сидя в начальственном кресле, еще не задрал нос в заоблачные сферы, не откажется повидать друга-приятеля Симо Муттика, хоть и понимает, конечно, что раз друг-приятель зазывает к себе, значит, что-то ему, другу-приятелю, от начальства нужно. Остается выяснить: много ли просит? А впрочем, чего там выяснять, сам скажет.
В углу трудился Ахмет, драил мягкой щеткой противорадиационный скафандр, останавливался, критически глядя на работу, потом плевал на щетку и драил снова. Скафандр блестел. Еще один в ожидании чистки был разложен на полу, а остальные три, грязные и облохматившиеся, были убраны с глаз долой и заперты в дальнем шкафу лично Симо Муттиком.
– Внутри чистил? – скучным голосом спросил Симо.
Ахмет прервал работу.
– Обызаесь, насяльник. За сто обызаесь Ахметку? Ахметка нисего не сделал.
– Не дури. – Симо не счел нужным менять тон. – Я тебя спрашиваю: внутри чистил?
– Чистил, – зло сказал Ахмет. – И снаружи, и внутри, даже дезодорантом спрыснул, если хотите знать. Еще духами могу полить, хорошие духи у Джулии. Полить? Ахметка мигом.
Паясничает, подумал Симо. Это хорошо, что паясничает, значит, еще не опустил руки, еще на что-то надеется. Хороший парень, цепкий.
– Вольфганг где?
Ахмет отложил щетку, пытливо оглядел убогое нутро вагончика, затем заглянул под стол и, не найдя там никого, перевернул скафандр и затряс им, очевидно ожидая, что уж оттуда-то непременно выпадет Вольфганг. Вольфганг не выпал.
– Ахметка не знает, насяльник.
– Бакалавр Усманов, – хмыкнул Муттик, – я вынужден призвать вас к порядку.
– Слусаюсь, насяльник.
– Заткнись, – сказал Симо. – И без тебя тошно. Имей совесть.
Ахмет посверкал глазами.
– Ладно, – сказал он и снова взялся за щетку. – Тошно так тошно. Нашли чем удивить. А Вольфганг пошел на сельву смотреть, прилива он, видите ли, боится.
– А ты не боишься?
– Я всего боюсь, – мрачно сказал Ахмет. – Только не прилива. В любом случае нужно эвакуироваться, приедет там ваш Чернов или не приедет. А приедет, так будет уносить ноги вместе с нами. Кстати, правду говорят, будто вы спасли ему жизнь на Капле?
– Глупости, – буркнул Муттик. – Кто это говорит? Это он меня спас, а не я его. На это-то вся надежда.
– А-а, – протянул Ахмет. – Понимаю. Этот ваш Чернов – не иначе как высоконравственный человек, купли-продажи не приемлет и любит человека за сделанное ему добро, а не наоборот, так, что ли?
– Замолкни, сделай милость.
– Ничего он не сделает, ваш Чернов.
Симо пожал плечами и протер ладонью окошко. Со вчерашнего дня горы отодвинулись вбок, будто кто-то сдвинул пленку в проекторе: во время толчка, разбудившего всех, вагончик с треском и скрежетом съехал метров на десять вниз по склону и, налетев на вросший в землю валун, застрял в наклонном положении. Могло быть и хуже, следовало только радоваться, что за толчком на сей раз не последовало камнепада. Обошлось. А могло бы не обойтись, особенно теперь, когда вкупе с ливнем первый же толчок способен родить хороший сель.
Симо с ненавистью посмотрел на господствующую вершину. Гора как гора, округлый и скучный на вид конус, подпорка для снежных гигантов хребта Турковского, и ничего более. Названия у конуса нет, снега нет, растительности нет, солидных камней по склонам и то что-то не видно, гнейсовая скала над южным разломом рухнула еще на прошлой неделе, и что, спрашивается, еще может с горы сыпаться? Однако сыплется, и еще как сыплется. Только вчера с восточной стороны сошел такой оползень, что, возьми он южнее, от станции осталось бы одно воспоминание. А передвинуть станцию еще ниже нельзя, там – сельва, а с ней не шутят. Вольфганг прав: если будет прилив, станцию захлестнет. Впрочем, прилив обычно бывает на третий день после первого ливня, время терпит. Симо повернул голову к Ахмету:
