Даниил Лукич МОРДОВЦЕВ
НАНОСНАЯ БЕДА
Историческая повесть времени чумы на Москве
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Часть первая
I. Кагульская цыганка
II. "Она, анафемская, летает..."
III. Карантин. Бегство Заброди
IV. "Моровой манифест"
V. Локон мертвеца
VI. "Чума по Москве ходит"
VII. Еропкин и Амвросий
VIII. "Девочка забрала себе в голову"
IX. Сказание о "пифике". Встреча
X. Смерть грешников люта!
Часть вторая
I. Гроза надвигается
II. "Богородицу грабят!"
III. Убиение Амвросия
IV. Усмирение "Богородицыных ратничков"
V. Небывалый манифест
VI. Конец чумы
================================================================
А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: Творчество писателя и
историка Даниила Лукича Мордовцева (1830 - 1905) обширно и
разнообразно. Его многочисленные исторические сочинения, как
художественные, так и документальные, написанные, как правило, с
передовых, прогрессивных позиций, всегда с большим интересом
воспринимались современным читателем, неоднократно
переиздавались и переводились на многие языки. Из богатого
наследия писателя в сборник вошли произведения, тематически
охватывающие столетие русской истории: "Сиденне раскольников в
Соловках" (конец XVII века), "Державный плотник" (о Петре I)
"Наносная беда" и "Видение в Публичной библиотеке" (время
Екатерины II)
================================================================
Ч а с т ь п е р в а я
I. КАГУЛЬСКАЯ ЦЫГАНКА
Весною 1770 года отряды русских войск после жарких победных схваток под начальством генерала фон Штофельна с передовыми турецкими отрядами в окрестностях Кагула и Галаца двигались по распоряжению главнокомандующего графа Румянцева-Задунайского вдоль правого берега Прута к Яссам.
Несмотря на то, что это было еще в начале мая, дни стояли знойные. От утра до ночи раскаленное солнце, утомительно медленно двигаясь по голубому, такому же, по-видимому, знойному небу, ни разу вот уже несколько дней не встречало на нем ни одного облачка, которое могло бы заслонить собою хоть на час это безжалостное, раскаленное Богом добела и брошенное над томящеюся от зноя землею неотразимое ядро. Степь - голая, серая, выжженная солнцем, словно проклятая Богом пустыня, не дает ни тени для освежения наболевшей от жару головы, ни влаги, чтобы промочить пересохшее, как и эта безжалостная степь, горло. Прут отошел далеко в сторону, словно бы и ему опостылела эта серая, мертвая пустыня, и не на чем отдохнуть утомленному однообразием глазу, не на чем остановиться притупленному вниманию. Медленно и нестройно, словно после поражения, плетутся отряды в этом пекле, в "вавилонской пещи огненной", как обозвал с досады эту знойную степь отец Сила, полковой священник Азовского полка.
Отец-иерей лежит в фургоне, вместе с обозом, следующим за отрядами, и от времени до времени высовывает из своего колесного шалаша всклокоченную бороду и заспанные глаза, чтобы в сотый раз удостовериться, что нет впереди ни воды, ни лесу.
- И впрямь пустыня Аравийская, - ворчит он, пряча голову под навес кибитки.
Солдаты, большею частью босиком, с казенными башмаками и ранцами за спиной, медленно идут там кучками, словно овцы, там врассыпную, как дудаки в степи, и редко-редко перекидываются то остротами, то крепким словом, то руганью на жарынь и другими замечаниями критического свойства. Обозные лошади немилосердно фыркают, отбиваясь от мух, слепней и оводов. Едва влекомые усталыми артиллерийскими конями медные пушки до того накалены, что к ним боятся дотрагиваться утомленные солдатики. И пехота и конница, животные и люди, даже полковая косматая собачка Малашка, - все это чувствует на себе тягость знойного перехода.
- Что, "хохли - все подохли", тепло? - спрашивает загорелый, веснушчатый, с красными бровями и рыжими ресницами юркий солдатик своего мешковатого товарища с черным как голенище лицом.
- Э! До чертова батька тепло.
- А пить небось хочешь?
- Ще б не хотить! Аж шкура болит.
- Квасу бы, поди? А?
Товарищ молчит, насупился, сопит и шагает.
- С ледком бы кваску? А, хохли, ладно бы чу?
Молчит "хохли" на такую неуместную шутку. Напоминать о квасе со льдом в этом пекле, да это нож острый!
- А ты язык высунь, полегшает.
- Да замовчи ты, собачий сын! - сердится хохол.
- Я толком тебе говорю, высунь... Вон видишь, Малашка поумней тебя, высунула небось.
Собака, услыхав свое имя, подбежала к солдатам, махнула хвостом в знак внимания.
- Видишь, - продолжал рыжий, указывая на собаку, - она высунет язык, слюни у нее текут... Ну, ей и квасу не надо...
Мешковатый хохол хотел сплюнуть с досады, но во рту не оказалось даже слюны.
- Тьфу ты, черт! От бисова туречина!
- А ты пулю в рот положь, это помогает.
- Яку пулю?
- Да вот яку.
И рыжий, вынув изо рта пулю, показал ее хохлу. Собака тоже любопытствовала узнать, что там такое, не съедобное ли...
- Что, Маланья, и тебе пулю дать? - продолжал рыжий. - Да ты, сучья дочь, проглотишь ее, а пуля-то казенная. А ты вот что, хохли, слушай меня: положь пулю в рот, она сок даст.
- Что ты брешешь?
- Пес брешет, а не я... Эдак старые солдаты завсегда делают: коли пересохло во рту, бери пулю... В ей, братец ты мой, вода есть; вот она штука-то какая...
