Много удовольствия доставили мне в свое время новеллы господина Готфрида, добротно, как и положено литературным произведениям второй половины XIX века, скроенные, умело слаженные, этакие точные, крепкие, но предполагающие изящество и отнюдь этого изящества не лишенные. Новеллы, словно часы. И, разумеется, швейцарские часы, ведь господин Готфрид швейцарцем и был.
Одна из этих новелл, действие которой он отнес к семидесятым годам XV века, к войне императора Сигизмунда с бургундским герцогом Карлом Смелым, начинается неким происшествием в швейцарском (конечно, действие разворачивается в Швейцарии) городе Р. Мальчик-сирота, воспитанник судьи, был послан за уксусом. Случайно встретился ему на окраине еврей с мешком и предложил мальчику выменять фляжку, предназначенную для уксуса, на отличный самострел. Мальчик согласился. Перед совершением этого выгодного обмена еврей «тайком», как уверяет господин Готфрид, «царапнул крепким ногтем» шероховатую поверхность давно не чищенной фляжки; и ноготь подтвердил впечатление, полученное глазами, — фляжка была из прекрасного, высшей пробы, старого серебра. Но мальчику еврей об этом не сказал.
Очень нравится мне сей крепкий еврейский ноготь. Это уже характер. Впрочем, к нему (к ногтю, ага!) прибавлены господином Готфридом трусость и льстивость, непременные (от блаженной памяти вальтерскоттовского «Айвенго») скучные компоненты. Однако пойдем далее. Еврей был схвачен (вместе со своим мешком, а то как же!), и в мешке, то есть обыскивая задержанного, судья обнаружил собственную уксусницу. Схваченный еврей сознался, что фляжка досталась ему в обмен на самострел, который он очень хвалил. Вскоре отыскался и новый владелец замечательного оружия — мальчик, выйдя за городские ворота, упражнялся, пуская стрелы в осыпающиеся кирпичи полуразрушенной старинной башни. Здесь господин Готфрид перестает интересоваться личностью еврея с крепким ногтем, и что сталось с этим евреем, мы уже от господина Готфрида не узнаем. Что же касается мальчика, то он был приговорен к смертной казни (за кражу фляжки), но счастливая случайность спасла ему жизнь. Как раз в тот самый вечер в городе Р. находилась депутация из соседнего города 3. Маленькая дочь лесничего, одного из посланцев города 3., увидела, что казненный жив (хотя он подвергся повешению). Мальчик был уведен в 3., воспитан в семье лесничего, сделался, когда вырос, наемным солдатом и даже, кажется, чем-то вроде полководца или, во всяком случае, предводителя отряда, и в итоге женился на дочери лесничего. Господин Готфрид называет, естественно, и имя своего героя — Дитеген.
Но любопытство мое было возбуждено, когда, принявшись наконец-то за «Достопамятные истории» Рудольфа Шлеттштадтского, я натолкнулся на эпизод с уксусницей, евреем, мальчиком и самострелом из еврейского мешка. Рудольф Шлеттштадтский называет мальчика Дитером (вероятно, производное от «Дитрих»), но ставши взрослым, мальчик этот был известен (и даже вполне можно сказать, что печально известен) под другим именем, вернее даже прозвищем. Но об этом я расскажу позднее, не сейчас.
Несмотря на все то уважение, что я питаю, и заслуженно, к литературному таланту господина Готфрида, я вынужден признать, что его (естественный, разумеется) швейцарский патриотизм заставил его значительно погрешить против истины. Хотя, конечно, стоит ли задаваться бессмысленным вопросом, что есть истина. И ведь в качестве новеллиста господин Готфрид имел полное право на вымысел. И я ведь сочинитель, и я имею то же самое право, и намерен им воспользоваться в полной мере. Поэтому я не буду называть город, в стенах коего в свое время развернулись события, рассказанные мною с теми элементами собственной моей фантазии, какие показались мне крайне, насущно необходимыми.
Но «Достопамятные истории» Рудольфа Шлеттштадтского, сочинение небезызвестного Цезария Гейстербахского и «Франконские хроники» Гирша Раббани окончательно убедили меня в том, что настоящее имя мальчика было Дитер, а начиналась и продолжалась его история отнюдь не в Швейцарии, но во Франконии на германских землях, и не в семидесятых годах XV столетия, но двумя веками ранее — то есть в самом конце столетия тринадцатого.
То есть, все было несколько иначе, то есть совсем иначе. Все было не так. А как же? Я готов рассказать вам и надеюсь горячо на ваше доверительное внимание.
* * *
Для начала вернемся мы в самое начало пятидесятых годов вышеназванного столетия тринадцатого. В то время еврейский квартал в одном из больших франконских городов (называть город, как я уже говорил, я не буду) еще не был обнесен глухой стеной, не существовало даже распоряжений имперских или городских властей о ношении иудеями особой одежды. Жители города, невзирая на вероисповедание, постоянно вступали друг с другом в общение, которое выражалось в торговых сделках, в заказах ремесленникам, в хождении в гости и даже в любовных связях. Перемена вероисповедания также не вызывала особого ужаса, случаи обращения иудеев в христианство были часты, но любопытно то, что нередко случалось и наоборот, и много примеров подобного «наоборот» находим мы на страницах «Хроник» Раббани.