Глава 1,
в которой Олег Сухов оказывается вне зоны доступа
…Секира махом врубилась в щит, просаживая доски, обтянутые вощёной кожей, и тот распался, даже кованый обод не выдержал, лопнул.
— Умри! — прорычал могучий викинг, отводя старый добрый бродекс.[1]
Радомир отскочил в сторону, стряхивая ненужный щит. Совершив обманное движение мечом, он резко пригнулся, пропуская край-полумесяц секиры над собой, и левой рукой выхватил засапожный нож.
Рядом с огромным северянином, чья неохватная грудь распирала кольчугу, Радомир казался щупленьким отроком, беспомощной и беззащитной жертвой злого великана-тролля. Зато киевлянин был юрким…
Метнувшись под гудящий топор, Радомир распорол ножом мощную десницу викинга, бугрящуюся мышцами, окрученную серебряной спиралью наруча, и тут же отшагнул, спасая буйну головушку от секущего удара.
— Жалкий трэль![2] — взревел нурманн. — Убью, длиннопятый!
Разящая сталь взлетела, а киевлянин мгновенно упал на колено, поражая врага мечом, — клинок вонзился викингу под кольчугу, погружаясь в необъятное нутро…
…Раздражённо схватив пульт, Олег выключил телевизор. Замучили они своими батальными сценами! Сослать бы хоть одного дурака-шоумена в прошлое, пусть бы поглядел на истинного викинга — могутного воина, ловкого и скорого!
Нурманны тех киевлян пачками хватали, чтобы продать на невольничьем рынке в Константинополе, а юрких Радомиров крошили десятками и далее не запыхивались. Хотя на что этим режиссёрам-продюсерам правда? Им зрелища подавай…
Сухов снова почувствовал прилив желчи. Напялят на качка доспехи и выставляют это неуклюжее чучело грозой морей! Убогие…
— Хватит психовать, — цыкнул Олег сам на себя.
Иногда память о прошлом вызывала в нём жуткую досаду, порою доводя до бешенства. Старички на лавочках любят побрюзжать: «Вот в наше время…» В их время! Ха! Жалких сорок лет тому назад! А ему-то как быть, полжизни оставившему в Средних веках? Каково это, будучи багатуром, магистром, кесарем, почти на равных толкуя с королями да императорами, — и стать в строй, пополнить собой миллиардоглавую толпу обывателей?
В мире XXI века Сухов чаще всего ощущал глухое раздражение. Безжалостный и беспощадный вельможа, с холодной решимостью сживавший со свету врагов престола, он с отвращением следил за тем, как «либералы-интеллектуалы» нянькаются с мигрантами, как сюсюкаются с террористами, сепаратистами и прочим вражьём.
Олег насмотрелся, что бывает с цивилизованной страной после набега дикарей, а Европа сама впустила в свои пределы варварскую орду…
Брейвика следовало четвертовать на площади. Сомалийских пиратов — пошинковать ракетами и выжечь напалмом. Террористов, педофилов, убийц, наркоторговцев, всю эту сволочь человечества — на кол сажать. Вешать. Колесовать. Без суда и следствия! Железом и кровью!
Что толку носиться с «общечеловеческими ценностями», как дурачкам с писаной торбой, если нашествие уже свершилось, если варвары с Юга и Востока заполонили города и веси Запада и скоро устроят «золотому миллиарду» новые порядки?
Для кесаря Олегария это было настолько ясно — пронзительно, до боли! — что Олег Романович Сухов иногда доводил себя до сущего неистовства. «Перебесившись», он впадал в депрессию.
Олег встал с дивана и вышел на балкон. Отсюда хорошо видна была Об,[3] которую Быков в шутку звал Обью, зелёные холмы за рекой, а если вытянуть голову, наполовину откроется замок, давший название маленькой, сонной деревушке Арси.
Жизнь тут вели размеренную, устроенную раз и навсегда, а посему приезжих из России встретили настороженно, видимо ожидая безобразий a la Куршавель, но так и не дождались. Стали мало-помалу привыкать.
Булочник Гастон раньше мрачноват был, шевелил только разбойничьими усами, нынче же улыбается, как ясно солнышко, и выкладывает для «месье Сухофф» румяный багет. А хозяйка дома, в котором Ярик с Пончем сняли второй этаж, и слова, бывало, не скажет, ходила всё с поджатыми губами, а теперь то и дело пускается в пространные воспоминания. Сухов терпел старушечью болтовню, поскольку мадам Лассав пекла изумительные плюшки…
Олег закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Было тепло, в лучезарном воздухе разливались покой и умиротворение. С тихой чистенькой улочки доносились негромкие голоса тётушек-молочниц, живших по соседству, слышался девичий смех, перебиваемый ломким баском. Застрекотал и смолк мотоцикл, словно устыдившись резкого шума, звучащего не в лад с общей благодатью. Шмель погудел у горшка с геранью, выставленного на подоконник… Хорошо!
В кармане Олеговой рубашки требовательно завибрировал мобильник. Звонила Алёнка. Улыбаясь, Сухов приложил плашку сотового к уху.
— Алё.
— Привет! — донёс телефон милый голос.
— Привет, кисонька.
— А ты где? Во Франкии?
— Ага! — рассмеялся Олег.
— Ой, надо же — «во Франции»! А ты чего сразу смеёшься?
— Я не смеюсь, я радуюсь.
— Радуется он… — проворчала Елена Сухова, в девичестве Мелиссина. — Ты в Париже?
— Мы в Шампани, Алёнка. Это самое… Ярику приспичило купить себе замок.
— Купил?
— Да купил… Шато-д’Арси.[4] Развалины какие-то. Главная башня ещё туда-сюда, ну и воротная с куском стены, а остальное — хлам. Лом. Культурный слой.
