Багрово-красное солнце уже почти скрылось за острыми крышами Академии, на прощание позолотив бурую от времени и мха черепицу, серые камни мостовой и окна, за которыми то тут, то там загорались огоньки. С набережной подул прохладный ветерок, и торговка, сидящая в нескольких шагах от моста, накинула на плечи пеструю шерстяную шаль. Достав из короба горсточку жареных каштанов, она придирчиво выбрала самый крупный и разгрызла, сплюнув шелуху в ладонь, а потом ссыпав в карман, чтоб не сорить на мостовую. На другой стороне дороги седой фонарщик в потертом сером сюртуке обстоятельно разложил на обочине коробку с инструментами, макнул в масло фитиль, примотанный к палке, поджег его и поднял вверх. Крючком на конце той же палки открыл фонарь, сунул внутрь горящий фитиль и аккуратно закрыл. Через несколько мгновений на мостовую лег дрожащий желтый круг света, пересеченный тенью от столба. Торговка, лениво грызущая один каштан за другим, ссыпала их обратно в короб и передвинула деревянный столик и стул, чтоб попасть в пятно света.
— Поздно вы нынче, дядюшка, — окликнула она фонарщика, собирающего коробку.
— Так ведь лето, сударыня. Это зимой мы зажигаем в шесть вечера, а летом — за три часа до полуночи, как положено. Вы, я смотрю, в городе недавно?
— Угадали, дядюшка.
— Значит, привыкли с петухами вставать и ложиться. Здесь, в столице, порядок другой. Кое-кто и встал-то недавно. Вон, сударыня, смотрите.
Высокий молодой человек в длинном камзоле черного бархата, отделанном серебряным позументом, широкими легкими шагами прошел мимо них, помахивая тросточкой и учтиво прикоснувшись пальцами к полям шляпы в ответ на почтительный поклон фонарщика. Миновав фонарь, щеголь остановился перед входом на мост и, сняв шляпу, галантно поклонился химере на постаменте с правой стороны. Затем, сделав несколько шагов, так же поприветствовал химеру левой стороны и, надев шляпу, проследовал дальше.
— Чего это он? — ахнула женщина. — Странный какой. Одет, как принц, а чудищам железным кланяется…
— Бронзовым, сударыня, бронзовым. Знаменитым мостовым стражам работы Юзефа Северного. Весьма известный был зодчий и скульптор, изволите ли знать. Издалека люди приезжают, чтобы взглянуть на его работу: мост Четырех ветров и его стражей. Достопримечательность столицы, да… Ходят легенды, что в полнолуние — да не всякое — творится на этом мосту небывальщина… хм… А сей молодой человек — тьер Мариуш Коринза, единственный сын тьера Коринзы, что в Королевском Совете на должности лейб-секретаря. Отец его лишил наследства, вот юноша и обосновался в нашем квартале. Жилье приличное и стоит недорого. Академию-то он до конца не закончил, а экзамены сдал. Очень упорный молодой человек! Встает вечером, работает ночью, а утром ложится спать. Некромант — наш молодой тьер, — добавил старик с некоторой гордостью.
— Ужас какой! — убежденно проговорила торговка. — То-то у него и лицо белое, как у покойника. А глаза чернющие, будто угли. И как вы такого соседа не боитесь, дядюшка?
— А чего бояться? — удивился фонарщик, опираясь на шест и, видимо, радуясь возможности поговорить. — Молодой тьер Коринза — юноша воспитанный, прекрасных манер и образования. Соседям от него никакого беспокойства. Бывает, приходит навеселе, ну так дело молодое, кто в его возрасте не грешен? А что некромант, то так уж ему на роду написано, благородные тьеры-то сами себе дар не выбирают. Что благие боги ребенку при рождении выделили, так тому и быть.
— Что ж его родной отец выгнал, такого распрекрасного? — поджала губы ничуть не убежденная торговка. — И видом он все равно странный: губы красные, ровно у девицы юной, брови черные… Словно крашеные!
— Крашеные и есть, — подтвердил фонарщик. — Некроманты, они все со странностями. Кто налысо голову бреет, кто в женском платье ходит, кто себе кожу дырявит и кольца в нее продевает… Тьер Коринза вот красится, словно девица… кхм… — фонарщик закашлялся, съев конец фразы, и поспешно продолжил. — Некромант тьер Майсенеш, который жил за Бровицким мостом, вообще носил сапоги из человеческой кожи. И менял их, кстати, ре-гу-лярно, да… То есть постоянно, сударыня. Тьер Коринза, дай ему боги здоровья, никому дурного не делает. Бронзовым химерам кланяется, так некроманты, говорят, разницы между живым и мертвым не видят: такое у них ремесло. Может, ему эти химеры живыми представляются. А уж что там у него с отцом вышло, так это их дело, тьерское… А не наше, сударыня, да… кхм, не наше!
Подхватив ящик, фонарщик закинул на плечо шест и поковылял вверх по улице к следующему фонарю, бурча под нос что-то о необразованных особах, судящих то, к чему касательства не имеют…
— Дядюшка! — окликнула его торговка. — А этот, что сапоги носил… Зачем ему ужас такой?
— Из суеверия, сударыня, — обернулся фонарщик. — Он, видите ли, подобно многим верил, что смерть ищет человека по следам, вот и надеялся ее запутать…
— Видать, не помогло, — равнодушно проговорила торговка вслед удаляющейся спине в сером сюртуке.
