Я просыпаюсь рано утром. Смотрю, как через маленькое прямоугольное окошко под потолком в мой подвал влетает тополиный пух.
В подвале пыльно.
В подвале полно старых лопнувших пробирок. Сверху – разрушенная лаборатория. Когда-то в ней производили детей. Будущих солдат. Уж и не знаю для кого – для нас или для них.
Я тихо лежу на старой раскладушке и стараюсь не чихнуть. Я зажимаю левой рукой нос и пытаюсь отвлечься. Отвлечься получается только на Сережку.
И тогда я вспоминаю наш первый поцелуй.
Еще я вспоминаю наши тайные встречи на том самом месте, где когда-то был парк Горького.
Сожженные пеньки деревьев. Куски покореженного металла – когда-то они были каруселями. И мы с Сережкой держимся за руки. Смотрим друг дружке в глаза.
Бомбежка в паре километров от нас. Крики умирающих и вонь горелого мяса. Вонь горелого человеческого мяса, и Сережкины сильные руки, которые обнимают меня.
Вой одичавших собак, кроваво-красная луна, чавканье в пяти шагах, и Сережкины губы – нежные и понимающие.
Скелет ребенка на черной скамейке, яма диаметром метров десять – сюда совсем недавно попал снаряд, – и наши с Сережкой тела сливаются.
Это была шестая ночь вместе, когда я спросила, помнит ли Сережа нашу первую встречу.
Он засмеялся и сказал:
– Это было неделю назад, маленькая! Как я мог забыть?
Я провела мизинцем по его заросшему щетиной подбородку и сказала:
– Все равно скажи.
И тогда он сказал:
– Я все помню, Вика.
А я спросила, касаясь его ладони:
– Почему ты тогда не выстрелил?
Он молчал секунд десять, и я слышала его дыхание – хриплое и тяжелое.
Потом Сережа сказал:
– Я увидел в твоих глазах себя.
И вот сейчас я лежу на грязной раскладушке в заброшенном подвале и пытаюсь понять, почему так получилось. Почему наша любовь закончилась именно так?
А еще я пытаюсь не чихнуть – я зажала нос левой рукой. Правой не получилось бы – на ней не хватает трех пальцев. Большого, указательного и среднего.
Как хорошо, что безымянный остался. Если мы все-таки помиримся с Сережкой, если он захочет на мне жениться…
Тогда безымянный палец правой руки пригодится.
Рядом с кушеткой валяется потрепанная книжица в толстой солидной обложке. Книжка называется «Теория моногамии». Ее автор – известный на Земле человек. Мужчина.
Этой книжке лет сто. Автор давно умер, сгнил в своей могиле, а его дело живет.
Если это можно назвать жизнью.
Когда-то автору не повезло в любви. Его бросила любимая девушка. А может, он ее бросил, но ему стало стыдно. Кто его знает? Главное, что этот сукин сын написал книгу. Главное, что его богатенький папаша дал денег на раскрутку опуса. Главное, что многие поверили автору. Сделали «Теорию» настольной книгой. Стали устраивать митинги. Автор и его папаша и сами не подозревали, какого джинна выпустили из бутылки.
В книжонке чертов писака очень доходчиво объяснил человечеству, что все беды в мире от того, что оно, это самое человечество, разделено. На мужчин и женщин.
Вы уже представляете, что случилось дальше?
Большие тиражи. Толпы поклонников. Фанатики.
Мужчины. Женщины. Противостояние.
Этот ублюдочный автор написал, что для счастья человечеству надо избавиться от женщин. Что от них происходит все зло.
Вы уже представляете, что случилось дальше?
Тюрьмы. Расстрелы. Крематории.
Мужчины. Женщины. Война.
Этот сволочной шовинист написал: даже в Библии говорится, что Адама и Еву изгнали из рая именно из-за женщины.
Вы уже представляете, что случилось дальше?
Бомбежки. Геноцид. Апокалипсис.
Клонирование. Искусственное оплодотворение.
Сережа. Я. Любовь.
И теперь я лежу на раскладушке и боюсь чихнуть. Смотрю на тополиный пух, слушаю, как где-то неподалеку стрекочет пулемет. Слушаю, как где-то совсем рядом взрывы раздирают землю на части.
А в носу словно поселился маленький шмель – так хочется чихнуть.
Малейший звук – и меня засекут. Я далеко за линией фронта, на территории врага.
Мы встречались с Сережей тайно в заброшенном парке три месяца, каждый раз по ночам. Голодные ободранные собаки были единственными свидетелями нашей любви.
В одну из таких ночей мы сидели на скамейке, обнявшись, и я гладила жесткие сальные Сережкины волосы. Я сидела рядом с любимым и вдыхала запах его тела – запах крепкого спиртного и пороха. Я пыталась разглядеть в темноте его глаза. Я хотела услышать его голос, но Сережа молчал.
Потом он все-таки сказал:
– Ребята что-то подозревают.
Я прошептала:
– Я люблю тебя, Сережа…
А он сказал:
– Мы слишком часто встречаемся, Вика.
Я сказала:
– Я обожаю твои руки, любимый…
Тогда Сережа сказал:
– По-моему, нам пора расстаться…
Еще он сказал:
– Ты не думай, мне с тобой было приятно. Но надо помнить, что мы враги.
И я сказала ему:
– Ты – часть меня, Сережа.
Он повернул голову, и впервые в его глазах я не увидела отражения. Впервые в его глазах я не увидела своего лица.
Сережа сказал:
– Ты что, совсем меня не слушаешь, стерва?
Я промолчала.
Он оттолкнул меня, и я попыталась уцепиться за рукав его формы. Тогда он сказал:
– Отпусти меня.
Я продолжала держаться за рукав. Я не могла понять, в чем дело. Только что все было хорошо!
Темно. Силуэт Сережи на фоне черных пеньков сгоревших деревьев. Легкий шорох – мой милый засунул руку за пазуху. Его слова:
