Меньшов работал на предприятии, которое находилось в старом сером здании с пыльными окнами. Летом крыша этого здания нагревалась, как печка, осенью протекала, зимой обрастала снегом и сосульками, а весной снова протекала. Никто не собирался ее чинить. В горшочках на подоконниках росли кактусы: считалось, что они поглощают вредные излучения. Меньшов во время рабочего дня частенько забирался на крышу, чтоб с высоты посмотреть на город. Смотреть, впрочем, было не на что: хрущевки, сталинки и новостройки пялились на Меньшова подслеповатыми окнами, скучные птицы занимались своими скучными делами, а солнце, изнемогая, ползло по выгоревшему небу. Меньшов курил сигарету за сигаретой, чтоб забыть о тоске. В октябре заряжали дожди. Лужи цвета стали лежали на разбитом асфальте, как напоминание о грядущих холодах; по тротуарам брели хмурые прохожие с черными зонтами в руках. Меньшов, чтоб не отличаться, тоже доставал свой черный зонт и плелся на работу, уставившись под ноги как все. Пару раз он пытался выделиться, надев что-нибудь яркое, вызывающее, но на него не обращали внимания, и ему становилось грустно; на следующий день он облачался в свою повседневную одежду. Первый снег выпадал не раньше декабря, почти сразу таял, и тротуары покрывались бурой кашицей. У обочин скапливались ноздреватые холмы из снега и грязи, похожие на чудовищные муравейники. Деревья стояли голые, ветер срывал провода.
На работе Меньшов большую часть времени проводил в своем кабинете за письменным столом. Иногда ему приносили бумаги: он их бегло просматривал. Там были одинаковые черные цифры и черные буквы; они никогда не менялись, только прыгали с места на место. Меньшов ставил необходимую подпись, скреплял печатью, которую хранил в специальной картонной коробочке, и отдавал бумаги девушке по имени Людочка. Людочка уносила документы наверх. Лицо у Людочки было каменное. На вопросы она отвечала односложно (если вообще отвечала), потому что жила с мужем, который не любил разговаривать, и сыном, который пошел в отца и свободное время проводил дома за компьютером. Меньшов когда-то хотел завести семью, но вдохновленный примером Людочки передумал.
Незадолго до Нового года Меньшов покупал шампанское и живую елку, всякий раз надеясь, что его посетит новогоднее настроение, о котором он много раз слышал в новостях. Было скучно наряжать елку в одиночестве, и он старался поскорее покончить с этим безотрадным занятием. Приготовив салат оливье, он гасил свет и садился в кресло перед телевизором. В бокале пузырилось шампанское. На елке мигали разноцветные огни. По телевизору шли новогодние передачи. Меньшову казалось, что ведущие этих передач прилетели с другой планеты: они были ненормально веселые среди общей тоски. Меньшов выключал телевизор, сидел в темноте и слушал, как январский дождь колотит по стеклам. Он размышлял о чем-нибудь отвлеченном или совсем ни о чем. Утром просыпался с тяжелой головой. Доедал салат. Выливал выдохшееся шампанское в раковину. Так он встречал каждый год: сначала в смутных надеждах, потом в пустоте несбывшихся мечтаний. Пробовал читать книги, но у персонажей этих книг была слишком насыщенная жизнь: Меньшов не встречал таких в реальной жизни. А от книг с реалистичными героями ему становилось тошно. Он предпочитал бесцельно валяться на диване, уставившись в потолок, и размышлять, как живут соседи сверху: может, каждый день играют в настольные игры и устраивают посиделки? На самом деле у соседей была такая же скучная жизнь, как и у него, и черно-белая кошка, которая целыми днями спала и просыпалась только чтоб попить, поесть и снова уснуть.
У Меньшова был друг по фамилии Чуркин. Они работали на одном предприятии; правда, в разных отделах. Чуркин любил пиво. Кроме того, он любил рассказывать грустные истории из своей жизни. После работы друзья заходили в бар, где в духоте помещения выпивали. После пары кружек, выпитых в гробовой тишине, Чуркин начинал говорить монотонным голосом. В его историях не было ничего особенного, всегда одно и то же: как он родился, как вырос, как сидел за партой, ощущая бессмысленность бытия, а потом, полный необъяснимых надежд, поступил в институт, но и там ничего не изменилось; тогда он забросил учебу и пристрастился к пиву, которое не могло унять его тоску, но хотя бы приглушало восприятие бесплодного мира. У Чуркина был серебряный портсигар, который перешел к нему от деда-фронтовика. Чуркин поведал Меньшову, что дед добыл бесценный артефакт на Великой Отечественной войне. Меньшов не интересовался историей портсигара, как впрочем, и остальными историями Чуркина, но, чтоб не обидеть друга, спросил, как именно это случилось. Чуркин медленно облизал губы, испачканные в пивной пене. Ему не хотелось лишний раз болтать о портсигаре, но он не смог отказать Меньшову и приступил к рассказу.
История началась с того, что Егор Лукич, дед Чуркина, сидит в окопе и пьет водку с каким-то сержантом, а над их головами свистят пули. У сержанта погибла вся семья под Киевом, и он не знает, зачем ему дальше жить. Жена незадолго до войны подарила ему портсигар, потому что сержант никогда не унывал и любил курить. Но вот началась война, жена и сын погибли, и сержант впервые в жизни чувствует уныние; да и курить ему больше не хочется. Он пьет, не обращая внимания на взорвавшийся неподалеку снаряд, и молчит, а Егор Лукич, выпив сто грамм, затевает удалую песню. Сержант смотрит на него и думает: вот настоящий человек, не унывает даже во время страшной войны; значит, портсигар теперь по праву принадлежит ему. Подумав так, сержант дарит портсигар Егору Лукичу. Что касается Егора Лукича, то он пел вовсе не потому, что не унывал, а потому, что кроме этого ничего не умел. Более того, за всю войну он не убил ни одного нациста, потому что от страха за свою жизнь не мог крепко держать винтовку. Он хотел выкинуть портсигар — обладание им приносило ему страдание, — но сержант вскоре погиб под гусеницами фашистского танка, и Егору Лукичу стало жаль серебряной безделушки: все-таки память о человеке, имени которого он не знал, а лица не запомнил. По окончании войны Егор Лукич вернулся в родной город к жене. Жена родила ему сына. Когда сын вырос, Егор Лукич подошел к нему и протянул на ладони портсигар. «Зачем мне это?» — тихо спросил отец Чуркина, которого звали Иван Егорыч. Егор Лукич пожал плечами. Он работал на стройке и вскоре умер, раздавленный балкой, а Ивана Егорыча отправили работать на север, за полярный круг. Иван Егорыч надеялся, что подарок отца сыграет важную роль в его жизни, но портсигар бесцельно провалялся в кармане, никак не отразившись в серых буднях полярной экспедиции. Вернувшись домой, Иван Егорыч женился на некрасивой женщине, которая хорошо готовила борщ. Нельзя сказать, что Иван Егорыч любил борщ. Он вообще не любил есть и ел только для поддержания достаточных сил в организме. Когда родился Чуркин, Иван Егорыч, томимый подспудным чувством утраты чего-то важного, отбыл в неизвестном направлении, но перед этим оставил Чуркину портсигар. Мать Чуркина тосковала об исчезнувшем супруге, но не сильнее, чем тосковала при нем, мечтая о дальних странствиях, о которых читала в приключенческих романах Жюля Верна. Чуркин рос угрюмым, но послушным мальчиком; он безропотно таскал портсигар в кармане. Учителя подозревали, что Чуркин курит, и хотели отобрать дорогую вещицу. Однако Чуркин никому не давал семейную реликвию — даже подержать. Он надеялся, что когда-нибудь отец вернется и попросит свой портсигар обратно. Мечтая о возвращении отца, Чуркин садился у окна, где посветлее, и подолгу разглядывал царапины на крышке портсигара, гадая, откуда они появились: может, отец таскал вместе с портсигаром в кармане ключи и монетки, а может, ничего не таскал, может, эти царапины были всегда и всегда будут.
