АЛЕКСЕЙ ЗУБАРЕВ
Мона Лиза
"Среди вещей, отмеченных знаком вечности, первая из них - и главнейшая, запомни это,- есть любовь..." Почему-то строки эти, читанные когда-то Сергеем в ранней юности в какой-то старинной кем-то когда-то написанной книге о Леонардо, вспомнились ему сейчас, когда и сам он стоял, выражаясь прекрасным и старомодным языком этой книги, на пороге вечности. Желанием страстей размучен, я вечности в дверях стою...
Было тихо. Шел дождь. Где-то далеко прошумела и исчезла последняя электричка. Сергей оставался совершенно один на садовом участке с маленьким домиком, где прошло его детство. Сергей любил побыть здесь в одиночестве. Но сегодня одиночество было особенно нестерпимым, горьким и неприкаянным. Исполнялся ровно год с того страшного и дивного дня, который подарил ему вечность и отнял у него Лизу.
Что это было? Он и сейчас, после всего происшедшего, не смог бы ответить на этот вопрос вопросов.
Надо было разжигать костер. Сергей пошарил в карманах и вытащил отсыревший коробок. Нечего было и думать пытаться зажечь огонь такими спичками, а Сергею сегодня требовался долгий костер, собеседник лучший и превосходный слушатель к тому же. Сергей пошел к дому поискать сухой коробок. Мысли то трудные и тяжелые, то легкие и стремительные - неотступно следовали за ним.
С чего все началось? Быть может, с той далекой летней - детство как образ вечного лета, подумалось ему,- поры, когда услышал он своего деда, вероятно, последнего из могикан того естествоиспытательства, которое всегда сохраняло привкус фаустовской игры с неведомым, эту чудесную старинную легенду о разрыв-траве.
Что, собственно, мы знаем о жизни деревьев и трав, живущих рядом и связанных с нами какой-то незримой и прочной связью? Мы уже знаем, что растения чувствуют, но почему мы говорим "древо познания"?
В этой легенде говорилось - она, между прочим, была связана с именем одного замечательного русского ума (каким был богат XVIII век), состоявшего в переписке с Ломоносовым и Риманом, Болотовым и Гауссом,- что музыку сфер можно подслушать, оставаясь на земле и прислушиваясь к ее внутренней жизни. И подобно тому, как в капле воды собраны все законы физики, так и в единой травинке сокрыты следы всех космических сил.
Сергей помнил и старинную тетрадь в сафьяновом переплете, где была записана и сама легенда, и судьба ее владельца, записана кем-то из друзей и соседей, здесь же где-то, в подмосковной тишайшей глуши проживавшего, с трогательными изъявлениями дружбы и восхищения умом и добродетелями своего "несчастного друга".
Но только почему же несчастного?
А вот это уже особая статья.
"Несчастный друг" был счастливым наследником богатого состояния, .позволявшего своему владельцу существовать довольйо-таки небедно и уж 214 во всяком случае нескучно. Но случилось так, что молодой наследник меньше всего интересовался псовыми охотами и похищениями из сераля.
Это был странный и прихотливый ум. Неутомимый исследователь натуры, как называли своего чудака-соседа местные обитатели, он и одевался, и жил как-то странно и прихотливо.
Завел лабораторию для физических опытов, гербарий, собрал чуть ли не все травинки и лечебники, что вышли в России еще со времен Невского, и прибавил к ним еще и труды заморских чернокнижников. Но при всем том нисколько не стал - да и никогда не был - книжным червем и буквоедом.
Напротив, превосходно знал, любил и ценил искусство. Вот эта самая любовь к искусству и стала причиной его погибели, по уверению его безымянного, по каким-то своим причинам пожелавшего остаться в безвестности биографа и летописца.
Косминский - так звали героя легенды - особенно увлекался итальянским искусством, живописью в частности, в которой самым большим чудом считал Леонардову "Джоконду". Он собирал всяческие раритеты и ратитетцы, связанные с эпохой Леонардо, и нашел нечто в высшей степени любопытное, как мы бы сказали сегодня, проливающее дополнительный свет на жизнь и мнения великого итальянца.
Косминский был, например, совершенно уверен в том, что Леонардо молодой Леонардо - принимал участие в работах по перестройке Московского Кремля, но это даже еще и не самое главное. А самое главное - тут уж вольно было соглашаться или не соглашаться - именно жизнь и любовь. Да, именно так - любовь, причем любовь горькая, безнадежная и несчастная, родила великую тоску Леонардову, сделавшую его несравненным, величайшим живописцем натуры: в точности так и говорилось.
Ссылался же он, Косминский, при всем при том на один малоизвестный документ, попавший случайно в его руки. Впрочем, не так уж и случайно: сказано же кем-то, что на ловца и зверь бежит.
Это были записки одного старинного русского итальянца, современника Леонардо, товарища и свидетеля его юношеских скитаний по миру.
Сами записки не сохранились, но остались предания о них в архиве одного московского семейства, дарившего Косминского своей дружбой. От него-то Косминский и узнал печальную повесть о несчастной любви Леонардо к молодой москвитянке, сначала полюбившей его, а потом сбежавшей с ним. Как молния была та любовь, вспоминает о них легенда, как молния она и поразила влюбленных.
