Уэнди Уэбб
Многогранность
Иные выходят, вырываются, говорят с нею. Иные остаются, прячутся где-то там, в сознании, - как она сама прячется. Жалко, не выходят, - Джейни бы их поубивала. Может, она и тех убьет, кто смеет говорить, вот как сейчас. Может, ЕЕ убьет, - себя? Если посмеют, ежели подберутся поближе, станут опять обижать ее своими словечками. Сожмись в комок, дальше уйди, в себя, в самый темный угол забейся. Жди. Гляди.
"Хреноватенько, Джейни. Плохо сегодня себя вела. Плохо, плохо. А теперь - давай, миленькая, расплачивайся". - И нож, ножичек-то - взад и вперед по запястью.
Джейни не больно, нет. Смотрит, а бороздки ножа - кожу дерут, кровь проливают, а боли нет - нетушки, боль - не ей за боль отвечать. И как вела себя - не жалеет, горько только, что Тейтум, праведница, ее накрыла.
Ну, ясно, узнала Тейтум, она всегда узнает. Все они узнают... время от времени.
Нож выпадает из руки - прямо на пол, а Тейтум не подняла, не прогнулась, что ли, а может - решила, что с нее хватит, наказала - и ладно.
Джейни пялится на платье, новенькое, только-для-воскресной-школы, а в груди уже туго, быстро грудь-то наливается, а кровь на зеленом силоне жуть до чего темная. Снежинки падают, с чего это ветер поднялся, несет их, кружит, и летят белые звездочки в разбитое кухонное окно, прямо на подоконник каменный, растресканный, и на черные поленья заднего двора, и мяконько так - оседают на Джейниных туфельках из прессованной черной кожи.
Тина пришла - объявилась. Переминается с ноги на ногу, как лягушонок, что пытается удержаться у кувшинки на листе. Смотрит, как тают снежинки. "Дже-е-йни, ты гля-янь. Правда, хорошенькие? Маме бы понравились, и Бо тоже". Любопытство исчезает быстро - так, как и возникло. "Давай рисовать? У меня краски новые, целая коробка". И потом - ласково, она всегда так, "Давай я с тобой поделюсь?"
Малолетка. Джейни ее презирает, соплячку, ни черта на свете не видит, кроме того, чего ей сейчас хочется. Джейни обхватывает себя руками, крепко, туго. Малышка - это уже из новеньких, раздражает, сил нет. Джейни передергивается от холода, веющего из разбитого окна. Злость снова нарастает. Ей что, заняться нечем, только беспокоиться о ребенке, хнычущем насчет порисовать?
"Нет, какой бардак, ты только глянь, а ведь воскресенье, вот-вот гости придут". Бетти морщит от отвращения носик, собирает осколки стекла, выбрасывает в мусорное ведро под раковиной. Срывает одну фиалочку, в комнате - полно растений, на полу - батареи цветочных горшков, куда ни глянь. Срывает - обвинительным жестом. "Это что такое? Новое слово в культуре садоводства? Нет, уж это ты прибереги для Хейзел, она у нас такая - вся из себя телевизионная. А я - нет, я на все пойду, чтоб у тебя в комнате было чисто". Бетти наклоняется, поднимает одинокий синий тапок, порванный пиджак, изничтоженный школьный галстук, забрасывает в комод. "Хорошо хоть, ни Бо, ни твоя мать не видят этот разгром". - Пальцем щекочет шею Джейни, подмигивает лукаво. - "Им бы это не понравилось. Ни капельки не понравилось. Так что будем это считать нашим маленьким секретом".
Бетти подхватывает горстью ледяные кубики из перевернутого ведерка, не глядя, через плечо бросает в раковину. "Виски, значит. А ведь сегодня день Господень". Стул с высокой спинкой, лежавший боком на полу, поднимается, придвигается к столу - в самый раз настолько, чтоб не стукнуться о край. "Нет, им, конечно, наплевать, воскресенье или нет. Время выпить - так и время, а им всегда время выпить". Порыв ледяного воздуха пронзает зеленое силоновое платье. "Холодно, черт подери".
"Холодно, Джейни, - ноет Тина. - Холодно как. И я рисовать хочу. Ну, порисуй со мной, хоть капельку?"
Тейтум отвечает сурово: "Никакого сегодня рисования, Тина. Джейни отвратительно себя вела. Плохая девочка. Получила, что заслужила. И даже не вполне".
Джейни смотрит на нож, валяющийся на полу. Может, она и заслужила наказание, может, и нет, - не факт. Джейни улыбается - самую малость.
Холодный ветер раздирает комнату, сметает безделушки с полочек. Мусор перекатывается по исцарапанному линолеуму, окрашивается под столом кровью от ножа.
Ее улыбка перерастает в гримасу. Если б не она, Джейни с опущенной головой, глаза в пол, "чего изволите", так бы они и жили в этом ужасе. Они все. Надо же кому-то взять дело в свои руки, а ОНА не может, а прятаться трусливо - это ж тоже значит что-то делать.
Про нее говорят - холодная, отстраненная, вот и все, что она слышит. И больше ничего не заслуживает, это Тейтум шепчет в темноте их комнаты, больше о ней и сказать-то нечего. Джейни свернулась на холодном полу тугим клубочком, а внутри бушует бешенство, поднимается злость.
Она отчаянно бьется о пол, отлично понимая, что боль, резкая боль в локтях, коленках, щиколотках означает - завтра будут ссадины. Ну и что, подумаешь, еще пара-тройка в нынешнюю мозаику. Ох, одеяло бы сейчас, да хоть пледик, полотенце - и то сойдет, лишь бы не так жестко. Сколько всего у мамочки с ее новым хахалем, а у нее - совсем ничего. Ночью, в полночь крадется, ищет, где потеплее, до рассвета бы все равно вернулась в гардероб, - нет, не стоило. Они, подлые, конечно, заметили.
