Той весной семьдесят четвертого года, когда реки уже разлились, а команчи ступили на тропу войны, мы отправились в путь из Техаса.
Наша команда «Тамблинг Б», из суровой страны Биг-Бэнд, перегоняла три тысячи голов молодых длиннорогих волов.
Она состояла из хорошо вооруженных, отчаянных бойцов на лошадях, которые гнали мясо, дававшее жизнь многим городам. Гнали в холод и жару, сквозь пыль, град и молнии, отбиваясь от кайова и взбесившихся стад, оставляя мертвых команчей в их родной высокой траве. Они боролись и трудились, не покидая седла до последнего вздоха. Над их могилами не звучали гимны, после них оставались только пустое седло в продуктовом фургоне да еще один ночной пост без дозорного. А память? Разве можно ей доверять?
Двух погонщиков нам пришлось похоронить к северу от Красной реки и одного в долине Наций. Четвертый остался в степях Канзаса, перемолотый тысячей острых копыт. Двое пали от ружей индейцев, хотя и команчи пели поминальные песни при свете молодой луны, и кайова в своих хижинах оплакивали воинов, погибших от винтовок ковбоев.
Но несмотря ни на что, мы продолжали двигаться по трое и Кэйт Ланди по-прежнему сидела в своем армейском санитарном фургоне. Когда же приходилось брать в руки оружие, глухой звук ее карабина эхом отзывался на наши выстрелы.
Небольшой городишко, к которому мы подошли, располагался прямо-таки у черта на рогах. Его составляли десять домов в северной части улицы и семь — в южной. Загоны для скота находились на востоке, Бут-Хилл — поднимался на западе.
На южной окраине ютились лачуги девиц сомнительного поведения, а на северной красовались добротные усадьбы респектабельных бизнесменов. Туда не разрешалось ступать ни одному погонщику.
Поставив стадо отдохнуть на чахлой траве за железной дорогой, прежде чем выехать в город, все парни как один почистили ружья, сполоснули шеи и стряхнули пыль со шляп, потом загнали пятнадцать крепких лошадей в стойло и еще пятнадцать лучших оставили у заставы.
Кое-кто брался за такую работу исключительно из-за денег, но встречались и другие, упоенные только им понятной неукротимой романтикой, те, в которых жила неподдельная любовь к приключениям.
Необузданными и суровыми были люди, клеймившие скот «Поваленной литерой Б». Только двоим из нас перевалило за тридцать, мне и повару стукнуло тридцать пять, а некоторым не исполнилось еще и двадцати. Наше появление в городе означало заработок для девиц с панели и бойкую торговлю спиртным для трактирщиков; коммерсанты с опаской поглядывали на тощих, смуглолицых молодых дикарей и терпели их внезапное вторжение исключительно ради денег, которые они приносили.
Я совершал свой пятидесятый перегон и помню, как зарождались и развивались города на трассе из небольших огороженных участков, крошечных поселков и других городов, терявших свое лицо. Но видеть мне довелось и конец одного из таких городков, не оставившего после себя ничего, кроме шрамов на земле, быстро залеченных растительностью прерии.
В тот год молодому Тому Ланди исполнилось девятнадцать, ровно столько, сколько каждый мог пожелать себе, но он еще не успел оставить свое сердце ни одной девушке там, в Техасе.
Он был единственным среди нас, кто подался на север за мечтой, ибо искал девушку. Не такую, с которой хорошо только в минуты страсти, а такую, с которой можно вести долгие беседы под луной, как и он жаждущую ослепительной красоты молодой чистой любви, способную понять и оценить его пылкую поэтическую натуру.
И я, который не впервой ехал рядом с ним, видел, как он рос и из мальчика превращался в мужчину, лучше всех знал, что с ним происходит, поскольку мое сердце пело свою собственную песню любви под аккомпанемент лошадиных копыт, а в душе звучали те же самые нежные и трепетные бубенцы.
Девушка стояла на веранде перед лавкой, и из-под руки разглядывала нас, чинно въезжавших в город, и вдруг солнце золотым зайчиком заиграло в ее волосах, а взгляд юной красавицы упал на Тома.
Она смотрела на него так открыто и улыбалась ему так искренне, как это бывает только в счастливой, безоблачной юности и несет в себе больше пьянящего зелья, чем все вино, проданное в баре самого многолюдного салуна.
Том уже несколько дней не брился, дорожная пыль толстым слоем покрывала его одежду, но он ловко соскочил с седла и направился к ней. Стушевавшись, она окинула его пристальным, оценивающим взглядом, затем повернулась и вошла в лавку. Ее последний беглый взгляд ничего не обещал, но и не отвергал.
Сняв шляпу, Том стоял изумленный. Его волосы развевались на ветру. Сердце страшно колотилось, готовое вырваться и побежать вслед за ней.
Поодаль наблюдал за происходящим Джон Блэйк. Перекатив черную сигару в другой угол рта, он многозначительно глянул на меня, покачал головой и побрел прочь по улице.
Том вернулся к своей лошади.
— Кон, — позвал он возбужденно, — ты ее видел? Ты видел эту девушку?
— Да, видел.
Теперь ему срочно понадобились душ, бритва, новая одежда… и ему не терпелось познакомиться с девушкой.
— Ты влип, Том Ланди, — предупредил я. — Она, безусловно, хороша, но тебе известен порядок. Ни одному погонщику нельзя показываться в северном квартале и беспокоить граждан.
