Глава первая
Сладкий мистер Шекспир
— Могу ль тебя сравнить я с летним днем?[1] — вежливо так он меня спросил.
— Нет уж, спасибочки, — я ему в ответ.
Видели бы вы, как он на меня глянул.
Потом улыбнулся, весь белый от досады.
Он улыбнулся мне, мистер Шекспир, супруг.
Каков!
Сэр Ухмыл — звала его, бывало.
На что другое — не скажу, а уж улыбаться, ухмыляться — о, на это он большой был мастер.
Хитрый такой, смеяться-то он не любил.
Смеяться не любил, потому что не хотел выказывать два черных обломка прямо спереди во рту.
Эти гнилые зубы сделались у него из-за того, что сахару сосал не в меру.
Сласти. Ну прямо обожал их.
Имбирные пряники, марципаны, хворост.
А сахар отродясь был для него отрава — все потому, известно, что кровь слишком терпкая, горячая у него была.
Ей-богу.
И он был суетной насчет этих плохих зубов, скажу я вам.
Вообще мистер Шекспир был человек не то чтоб суетной, я вам скажу, но как дойдет до его писаний дело, тут он был ужасно суетной, вечно — вынь да положь ему, чтобы друзья-товарищи в театре заметили, как он расчудесно да как он ловко сочиняет.
Знаете, как говорится:
Шмель на дерьме коровьем мнит себя королем.
Марципан.
Такая белая дрянь, вроде сладкого стылого крема с комками.
Готовится из толченого миндаля и фисташковых орешков. Но главное — чтоб сахар тонкий, с медом, мукой и эссенциями.
Сахарная лепешка: о, это тоже.
Еще одна сласть любимая моего покойного супруга.
Помню, раз под самый пост, у Садлеров дело было, так он пребольшущий торт умял из этих сахарных лепешек — сам, один.
Мы сидим и смотрим.
Все сожрал, а потом еще облизывается.
Юдифь для этих лепешек взяла камедь, три дня, три ночи в розовой воде вымачивала, потом туда горстями сахар накидала, для крепости, потом добавила белки шести яиц и сок двух апельсинов.
Подается на четверых — ну, так Юдифь замышляла. Да уж, чистый сахар, приправленный и запеченный, под видом торта.
Постом, аж до самой Пасхи лез у мистера Шекспира из ушей.
Сладок мед, да не по две ложки в рот.
Гамнет говорил — он сам из сахара, наверно, деланный.
Сладенький.
Марципанчик.
* * *
Читатель, я говорю про моего супруга, Вильяма Шекспира.
Вильям Шекспир — вот о ком речь, из Стратфорда и Лондона, сын Джона и Марии Шекспир (оба уж покойники).
Покойный мистер Вильям Шекспир, дворянин[2], что проживал на Чэпл-стрит в Нью-Плейсе, большом доме — втором во всем Стратфорде. (И где я сейчас пишу, если желаете знать.)
Тот самый знаменитый Вильям Шекспир, который в свое время был очень славен как автор 38 пьес, 154 сонетов, а еще жалобы женщины, которая пошла по дурной дорожке, двух неприличных поэм из древности (к ним я еще вернусь) и надгробного рыдания по случаю кончины двух невинных птиц[3].
Мой супруг.
Сладкий мистер Шекспир.
Поганец.
Да, насчет птиц: вы небось знаете, а то и нет, что иные поэтические обожатели прозвали мою знаменитую половину — Эйвонский лебедь.
Глупость — я скажу.
Я скажу — ну ни к селу ни к городу.
Это же вовсе в птицах ничего не смыслить надо.
Лебедь поет, когда приходит смерть.
Мистер Шекспир не пел.
Отвернулся к стенке и папистом помер.
Я его тогда поцеловала, и было так, словно свечку церковную целую.
Лицо белое-белое, даже прозрачное все стало.
Стихи с вином: не дай Боже их вместе сочетать.
Эти жуткие близняшки мужиков валили и покрепче моего. Вот до смертного одра его и довели.
Верно я говорю?
То-то.
Но не про смертный одр мистера Шекспира пойдет речь в моей истории.
У меня теперь совсем другая кровать на уме.
Лучшая кровать, какую я видала, в какой спала, в какой любилась.
Кровать — кто скажет, что мой сладкий сон, а кто скажет — мой это был кошмар.
Как бы ни было, лебедь ваш — он царственный. А мистер Шекспир был перчаточников сын.
Не слюнявый обожатель, а любимая жена, притом вдова, я говорю вам: уж скорей он был ворона-выскочка в павлиньих перьях[4].
Мне ли не знать, верно я говорю?
Ну вот, и по хитрости этой старой вороны, теперь уж мало кто и знает, как он обожал сладкое.
Мистер Шекспир, если на то пошло, ну ненасытный был сластена.
Сливы засахаренные, сладкие тюри, синеголовник.
Долго перечислять, ему недолго съесть — лишь бы подсахаренное, медовое да сладкое.
Кушать всласть — твоя власть, а за все придет расплата.
И стали зубы у него порченые, и не очень он любил смеяться.