Я преклоняюсь пред всеобъемлющим гением Микеланджело, этого человека одновременно великого и в поэзии, и в скульптуре, и в архитектуре, великого во всем, до чего он прикасался. Но Микеланджело и за кофе, и за завтраком, и за закуской, и за чаем, и за десертом, и между обедом, — это уже выше сил моих. Я — сторонник разнообразия. В Генуе все принадлежит ему одному, в Милане ему или его ученикам; о ком другом, как не о Микеланджело повествуют вам все проводники в Падуе, Вероне, Венеции, Болонье? Во Флоренции почти все создано его кистью или его резцом; если же какое-нибудь произведение принадлежит не ему, то перед этим произведением он наверное сидел на своем излюбленном камне и рассматривал его, и, в таких случаях, вам показывают этот самый камень. В Пизе все принадлежит ему, за исключением знаменитой старой башни; не покривись она так предательски, наверное и ее тоже приписывали бы именно ему. В Риме с этим Микеланджело особенно ужасно. Он создал собор св. Петра, он создал Пантеон, реку Тибр, Ватикан, Колизей, Капитолий, Тарпейскую скалу, дворец Карберини, Латернскую церковь, Кампанью, Аппийскую дорогу, семь холмов, бани Каракаллы, водоем Клавдия, Cloaca Maxima, — вечный гений создал вечный город и, если не лгут одновременно все проводники, то все, что нарисовано там, принадлежит исключительно его кисти. Мой друг Дэн недавно сказал одному проводнику: «Довольно, довольно, довольно! Я больше не хочу ничего о нем слышать. Скажите коротко и ясно: Бог создал Италию по плану Микеланджело!» Я никогда не чувствовал себя так горячо признательным, так успокоенным, так умиленным и так растроганным, как вчера, когда случайно узнал, что Микеланджело уже умер.
Но одного проводника мы таки отучили от этого Микеланджело. Он таскал нас по длиннейшим галереям Ватикана на протяжении целых миль картин и скульптурных произведений, и по дюжине разных других зал снова — на протяжении целых миль картин и скульптурных произведений; он показывал нам полотна Сикстинской капеллы и столько фресок, что ими можно бы было разукрасить все небо, — и почти все это было работы Микеланджело. Тогда мы попробовали разыграть с ним фарс, при посредстве которого нам уже удавалось приручить некоторых проводников: представившись дураками, мы стали задавать ему самые бессмысленные вопросы. Эти создания настолько доверчивы, что не имеют ни малейшего представления о сарказме.
Он подводит нас к какой-то фигуре и объявляет: Stato brunso (Бронзовая статуя).
Мы равнодушно рассматриваем ее, а доктор спрашивает:
— Работы Микеланджело?
— Нет… не знаю… чьей работы[1]…
Затем мы осматривали древний Римский форум. Доктор опять спрашивает:
— Соорудил Микеланджело?
Проводник удивленно вытаращил глаза.
— Нет… за тысячу лет… до его смерти…
Он подводит нас к Египетскому обелиску. И опять тот же вопрос:
— Кто сделал? Микеланджело?
— О, mon Dieu!.. это, господа… стоит 2.000 уже лет… до его рождения…
Порою этот бесконечный вопрос так его утомляет, что он начинает бояться показать нам еще что-нибудь. В таких случаях бедный малый усиленно старается дать нам понять, что Микеланджело является ответственным за создание только некоторой части вселенной, — но без желательного результата.
Кстати я хотел бы здесь сказать кое-что об этих неизбежных мучителях, — об европейских проводниках вообще.
Конечно, не я один сердечно желал устроиться как-нибудь без проводника или, хоть, — раз уж это положительно невозможно, — сделать его общество, посредством какой-нибудь шутки, наименее вредоносным. Так как нам это, наконец, удалось, то да послужит сие на пользу всем другим.
Проводники знают обыкновенно английский язык как раз настолько, чтобы устроить у вас в голове самый безобразный сумбур представлений и понятий, — так что в конце концов начинаешь сомневаться, голова-ли у тебя на плечах? Все свои истории они заучили наизусть, — историю каждой картины, каждой колонны, каждого собора и каждой вообще диковинки, которую показывают. Они повторяют эти истории, как попугаи, — а если вы их перебьете или в каком-нибудь месте спутаете, то им приходится возвращаться назад и начинать все сначала. Так как в течение всей своей жизни они занимаются исключительно показыванием приезжим всяких знаменитых редкостей и выслушивают при этом выражения их удивления, то величайшую, конечно, радость для них составляет возможность вызвать в вас изумление. Видеть восторг экзальтированной публики — обратилось у проводников в страсть. Они так привыкли к этому, что не могут вовсе жить в трезвой атмосфере. Как только мы открыли это, тотчас же было решено никогда больше ничем не восторгаться, ничему не удивляться и пред величайшими диковинами демонстрируемыми проводниками, не выказывать ничего, кроме спокойного равнодушия и наивного безразличия. В этом мы уловили их слабую струну, на которой с тех пор играли с большой для себя пользой. Иногда мы доводили этих людей, как говорится, до белого каления, но за то сами никогда не утрачивали прекрасного расположения духа.
Специальность предлагать вопросы принадлежит обыкновенно нашему доктору, в виду того, что он, искусно владея личными мускулами, может сразу придать своей физиономии совершенно идиотское выражение и в тон своего голоса вложить целую массу самой дурацкой наивности. Это, кажется, его природные способности.