Если у нас чего-то много, то говорят: как грязи. А уже ее-то у нас!..
Раньше памятников Владимиру Ильичу было как этой самой грязи… А потом они стали как-то незаметно исчезать.
Однажды мне довелось увидеть, как это происходило. И даже поучаствовать в процессе.
Бабка оставила мне в наследство домик в деревне. Деревня называлась Тамаркино. Местный краевед Егорыч связывал это слово с искаженным Тамерланкино.
Якобы когда-то в далекие годы проходил здесь Тамерлан со своим войском. Во время постоя наложница одного из воинов родила девочку. Воин не захотел идти дальше, отпросился у командира и остался с подругой и ребенком.
Вот так и образовалась деревня, которая благополучно дожила до наших дней. А от того времени остались лишь название да камень, на котором якобы сидел сам Тамерлан.
Вот такая романтическая история!..
Мечтательный у нас народ. Обожает сказки. Наложница… Ребенок… Сидел на камне…
В ребенка верю. Сразу и безусловно. У воинов это не заржавеет. А насчет остального…
Законных-то жен бросают. А тут какая-то временная подруга, спутница походов сбила мужика с воинского пути. Увольте!..
Сидел ли Тамерлан на голом камне? Сомневаюсь. Он же царь! Хан! У него что — кресла или, на худой конец, стула не нашлось? На холодном камне только простатит наживать.
Словом, приукрашивал Егорыч действительность. Выдавал желаемое за реальное. Впрочем, когда с ним вступали в спор, он обижался, ярился и пугал всех:
— Я скажу. Я все скажу.
Знание свое он скрывал тщательно. Но как-то не удержался и поведал:
— Есть тайный факт.
— Что за факт?
— Дочь наложницы была вовсе не дочерью воина.
— А чьей же?
— Дочерью самого Тамерлана!
— Что?
— А то! Предание сохранилось. Из уст в уста передавалось.
— Зачем же так — оральным способом?
— А царское самодержавие? А советский строй? Вмиг бы обрубили цепочку.
— Может ты и есть потомок? — смело предположил я.
— А то! Похож? — с надеждой в голосе спросил он и приосанился.
При этом в противогазной сумке, висящей на боку, с которой он не расставался никогда, что-то стеклянно звякнуло.
— Знаешь, Егорыч, я как-то и с оригиналом не очень знаком, — уклонился я от прямого ответа.
— Знаю, не похож, — тяжело вздохнул краевед. — Это потому что по материнской линии.
Я не стал с ним спорить. Но, думаю, не было там никогда никакого Тамерлана, а деревню назвали в честь Тамары Ивановны — многолетнего бессменного председателя сельсовета — невысокой кряжистой женщины, шумной и горластой, с неизменной папиросой в зубах. В лесбопаре она была бы идеальным мужем. Если бы в деревне, разумеется, практиковали однополую любовь.
Деревенский памятник Владимиру Ильичу стоял возле сельсовета. Когда я проезжал мимо, около него суетились люди.
Два аборигена — братья Трясучкины — накинули на бетонный торс вождя веревку и рывками сдергивали его вниз. Руководила ими сама Тамара Ивановна.
— Раз! Раз! — командовала она зычным голосом.
В стороне спокойно лузгал семечки тракторист, который должен был вывезти скульптуру, но считал ниже своего достоинства участвовать в грубом физическом действе.
Процесс не шел. У братьев не хватало мощности организма. А от голоса Тамары Ивановны лишь вспархивали с проводов вороны.
— Чем вы занимаетесь? — поинтересовался я.
— Демонтируем, — сурово отозвалась председатель.
— А что будет взамен?
— Памятник воину-освободителю.
— Гайдару?
— Почему Гайдару?
— Он освободил народ от денег.
— Поставим монумент Родине-матери.
— Это совсем другое дело. Это будет вечно. И деньги будем собирать?
— А как же! Самообложение.
— А его куда? — попытался я прояснить ситуацию.
— Отвезем! — сделала рукой неопределенный жест председатель. — Ну-ка, еще раз! — обратилась она к Трясучкиным.
Братья снова схватились за веревку, но их истощенные, ослабленные алкоголем, тела не производили желаемого эффекта.
Я живо представил себе, что будет. Вождя разобьют на куски и замостят какую-нибудь лужу. Металлическим каркасом прикроют дыру в курятнике.
И я предложил:
— А если я его выкуплю?
— Как это?
— Заплачу деньги. На них можно будет изваять новую скульптуру.
— Интересная мысль! — одобрила глава сельсовета. — И в банк ездить не надо.
— Почему?
— Деньги я могу принять сама.
