Что поделаешь, мне ужасно хотелось петь. Я вернулся домой, собрался было почитать газету – скучно, взялся за книгу – душа не лежит, хотел послушать радио – смотрю, приемник с утра стоит включенный, бормочет еле слышно, а когда я попробовал прибавить звук, в динамике что-то затрещало, и я его выключил. Я понял – мне хотелось петь самому.
Я проверил содержимое шкафа – оставалась одна бутылка вина. Открыл холодильник – три сорта сыра, начатая вареная курица и несколько заветренных кусков мяса, баночка маслин, пять яиц и шесть бутылок пива. Насчет напитков: вино или пиво – я колебался, зато с едой все было ясно.
Первым делом я поставил на огонь сковородку, разбил в мисочку яйца, натер туда немного брынзы и хорошенько размешал. На другую горелку сунул еще одну сковородку, кинул в нее масло, чтобы растопилось, и вылил яйца с сыром. Потом слегка смазал маслом первую сковородку, от которой уже потянуло перегретым металлом, масло тут же зашипело, и я бросил туда два куска мяса. Включил электрический тостер, заложил в него два ломтика хлеба, поддел ножом яичницу, пригоравшую по краям, и помешал середку, перевернул хлеб в тостере, потом – бифштексы, достал из холодильника курицу и маслины и поставил на стол, сковородку с яичницей перенес на тарелку, снял с огня бифштексы и сел за еду. Тут запахло подгоревшим хлебом. Я вскочил, вынул его, заложил следующую порцию и вернулся к столу. Ни пива, ни вина я решил не пить – мне и так хорошо, зачем зря печень нагружать.
Еще во время возни с ужином губы у меня так и раздвигались в улыбке – душа песни просила. Я уже собрался запеть, но тут смешинка в рот попала, я громко расхохотался, посмеялся всласть, а потом уж начал петь.
Пою и слышу – крик поднялся. Я еще раньше услышал какой-то шум – кажется, у соседа открывали балконную дверь, – но я не обращал внимания, пока не остановился, чтобы набрать воздуху, тут и ворвалась в комнату громкая ругань. «Похоже, это по моему адресу», – думаю, но ведь теперь все друг друга ругают, а обижаются только дураки, так что не стоит и прислушиваться, если, конечно, не хочешь перепалку затеять. Я встал и подошел к балконной двери. Смотрю, на соседнем балконе стоит незнакомый мужчина в рубашке и пижамных штанах. Я вообще соседей не знаю, так, замечал иногда на их балконе цветочные горшки, да еще клетку с попугаем.
– Совсем люди совесть потеряли! – вопил мужчина.
Я вижу, что он в мою сторону смотрит, и нараспев спрашиваю:
– Что такое, что случилось, о сосед мой?
– Издеваешься, да?! – взвыл он.
Ну, я решил пока прекратить пение, чтобы разобраться, в чем дело, и нормальным голосом говорю:
– Прошу прощения, что все-таки случилось? А он все больше заводится:
– Правду говорят: «Наглость – второе счастье»! Постыдился бы! Хамство так и прет!
– Ну ладно, объясни, в чем дело? – говорю я. – Да покороче, время к полуночи, люди спят.
Он опять взревел:
– Полночь!… Да разве такой идиот, как ты, знает, что такое полночь?
– Сам ты идиот, – ответил я. – Двенадцать ночи, значит.
– Хулиганье! – выкрикнул он и принялся самыми последними словами поносить меня, поздний час – еще и одиннадцати не было, – а заодно и все другие часы. Он кричит, а попугай вторит пронзительным голосом.
Я стою смотрю на него – ну и картина! А этот тип ругается без передышки. Наконец я уловил суть дела: он хочет спать, а я тут распеваю. Все равно как если бы я стал жаловаться, что хочу петь, а он тут спит. Я молчал и разглядывал его, а он от этого еще больше бесился. На улице уже собрались люди – несколько прохожих и лавочник с подручным, – стоят глазеют. Я было вернулся в комнату в надежде, что он поостынет, но на улице кто-то насмешливо свистнул, кто-то протянул: «Тут без ба-а-бы не обошлось», и вдруг на мой балкон камнем влетел цветочный горшок и разлетелся вдребезги; Это сосед запустил.
– Потише! – говорю я. А он ругается – хуже некуда. Мне стало смешно.
Он наклонился, схватил другой горшок и швырнул в меня, так что внизу только ахнули. Я пропел:
– Тише, тише, не сердись! – и увернулся от горшка. Горшок упал и разбился. Люди на улице зашумели.
Сосед уже хрипло рычал, попугай верещал не переставая.
На шум стали выглядывать соседи с верхних этажей и из дома напротив – распахивались окна, открывались двери балконов.
Я опять попробовал восстановить мир:
– Ладно, приятель, хватит. Кончай представление, спокойной ночи. Иди себе, спи спокойно.
Но сосед, видно, уже совершенно ничего не соображал. Теперь он выдавал такие ругательства, будто лекцию по анатомии читал. Я сказал:
– Довольно, слышишь?
– Во дает! – крикнул кто-то снизу. – Здорово он ему вставил!
– Было бы что вставлять… – сорвалось у меня с языка.
Тут сосед пошел по новой. Ну и я завелся: он орет, а я пою, но и это не помогло. Я молчал – он выходил из себя, я пел – он бесился, я смеялся – он на стену лез. Ну, держись, думаю. Я решил станцевать на балконе вальс, напевая на три счета: «Все, что пожелаешь ты… хоть до утра ори…», и ловко увернулся от третьего летающего горшка. Горшок же, который раскипятившийся сосед запустил с новой силой, миновал балкон и рухнул на тротуар под крики зрителей.
