Детство. Город Тульчин.
Август тысяча девятьсот двадцать девятого года. Первая пятилетка. Очереди у хлебных магазинов. Вечерами по Рыбаковой балке слоняются пьяные. Они жалобно матерятся, поют дурацкие песни и, запрокинув голову, с грустным недоверием разглядывают звездное небо. Следом за пьяными почтительными стайками ходим мы – мальчишки.
В ту пору нам было по десять – двенадцать лет. Мы не очень-то сетовали на трудную жизнь и с удивлением слушали ворчливые разговоры взрослых: о торговле, которая пришла в упадок, и о продуктах, которые невозможно достать даже на рынке. Мы, мальчишки, были патриотами, барабанщиками, мечтателями и спорщиками.
Шварцы жили в нашем дворе. Вдвоем – отец, Абрам Ильич, и Давид. Они занимали большую полуподвальную комнату. Вещи в этой комнате были расставлены самым причудливым образом. Казалось, их только что сгрузили с телеги старьевщика и еще не успели водворить на места. Прямо напротив двери висел большой портрет. На портрете была изображена старуха в черной наколке, с тонкими, иронически поджатыми губами. Старуха неодобрительно смотрела на входящих.
Вечер. Абрам Ильич Шварц, маленький человек, похожий на плешивую обезьянку, сняв пиджак, разложил перед собой на столе скучные деловые бумаги, исчерканные карандашом. Давид стоит у окна. Ему двенадцать лет. У него светлые рыжеватые вихры, вздернутый нос и чуть оттопыренные уши. Он играет на скрипке и время от времени умоляющими глазами поглядывает на круглые стенные часы. У дверей, развалившись в продранном, кресле, сидит толстый и веселый человек – кладовщик Митя Жучков.
Сухо пощелкивают костяшки на счетах. Упражнения Ауэра утомительны и тревожны, как вечерний разговор с богом. За окном равнодушный голос протяжно кричит на одной ноте: «Сереньку-у-у!..»
Шварц (бормочет).…Вчера, семнадцатого августа одна тысяча девятьсот двадцать девятого года, было отправлено в Херсон шесть вагонов и еще девять вагонов в Одессу… Так, пишем!
Давид. Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..
Митя. Гуревичи уже сложились… Чистый цирк, честное слово! Отчего это, Абрам Ильич, у евреев так барахла завсегда много?
Шварц (уткнувшись в бумаги). Семейные люди, очень просто!
Митя (усмехнулся, помотал головой). Нет, Я на Розу Борисовну прямо-таки удивляюсь. Это надо же – с малыми дитями, с больным мужем – и на такое отчаянное дело подняться! Прямо не старуха, а Махно какая-то, честное слово!
Давид (опустил скрипку). Папа, уже без четверти девять.
Шварц. Ну и что?
Давид. Я устал.
Шварц. Устал?! (Покосился на Митю.) Он устал – как вам это понравится. Митя?! Между прочим, целый божий день я стою больными ногами на холодном цементном полу. И целый божий день мне морочат голову. И на вечер я еще беру работу домой… Так почему же я никому не жалуюсь, что я устал? Что?
Давид. Не знаю.
Шварц (подумав). Сыграй Венявского и можешь отправляться на двор. (Усмехнулся.) Ему, видите ли, Митя, с отцом скучно! Ему нужны его голь, шмоль и компания… Сыграй Венявского, ну!
Давид. Хорошо.
Давид снова поднимает скрипку.
Печальная и церемонная музыка Венявского. Абрам Ильич слушает, чуть наклонив набок голову и почесывая в затылке карандашом.
Шварц (шепотом, с торжеством). А, Митя?!
Митя (развел руками). Талант!
Шварц. А теперь еще разок упражнения Ауэра.
Давид. Папа!..
Шварц (неумолимо). Упражнения Ауэра, и тогда пойдешь!
Молчание. Давид в ожесточении принимается за очередное упражнение. Шварц уткнулся в бумаги. Равнодушно кричит женщина: «Сереньку-у-у!..»
Митя (словоохотливо). Уезжают, значит, от нас Гуревичи. В Москву едут, к братцу. Братец ихний, Сема, агентом работает – жуликов ловит… Слышите, Абрам Ильич, чего говорю? Сема Гуревич, говорю, жуликов ловит! Мелкоту небось, вроде нас с вами, Абрам Ильич, верно?
Шварц (зашипел). Откройте дверь! Откройте дверь, чтобы слышал весь двор, сумасшедший!
Митя (счастливо захохотал). От нас Москва далеко, Абрам Ильич, нас не поймают!
Давид. Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..
Шварц. И еще десять вагонов в Николаев. Всего это будет двадцать пять вагонов… Так, пишем!
Митя (вздохнул). Да-а, поехал бы я в Москву. Поехал бы – и знаете, Абрам Ильич, чего первым бы делом сделал? В магазин бы пошел, честное слово! Купил бы себе булку французскую, франзоль! Я ее, сволочь такую, сперва бы маслом намазал, а потом… А потом я бы – ах ты, братцы мои, – потом я съел бы ту булку! Всю!
Давид. Папа, уже девять часов.
Шварц. Меня интересует – ты играешь на скрипке или ты смотришь на часы?
Митя (добродушно). Да ладно, Абрам Ильич, отпустите вы его, пускай человек побегает…
Шварц (со смешком). Вот как? Вы меня извините, Митя, я вас очень уважаю как хорошего кладовщика, и всякое такое… Но если я не ошибаюсь – я имею в виду музыку, – так профессор Столярский это не ваша фамилия?!
Митя (неожиданно обиделся). Моя фамилия Жучков, это все знают! А что я цельную кучу братьев своими руками поднял – это тоже все знают!
Шварц (высокомерно). Ну, и кем же они стали, ваши братья, позвольте спросить? Они закончили консерваторию? Они адвокаты? Врачи? (Снова усмехнулся.) Каждому свое, Митя! Давайте лучше займемся делами…
