Эрик работает шахтером на каменистом планете Марс, где жители с планеты Земля в 24 веке уже несколько веков на соседней планете, добывают необходимые минералы. Большие зарплаты для ищущих выгодные контракты привлекли многих людей из разных планет. Там они, держа в руках кирки, лопаты работают, как их предки работали на родной планете много сотен лет назад. Их предки представить себе не могли, что в будущем их потомки также, будут работать; в полутьме, в грязи, в узких помещениях, только, они будут находиться далеко, от родной планеты. Санитария на этой планете очень плохая и работники, каждый день, просыпаясь под построенным железным куполом, всегда могут увидеть ржавчину, грязь и на безжизненной планете прибывшим, было странно видеть тараканов; они свободно бегают под железным куполом, и при виде их, многие вначале не понимают, как эти пришельцы из Земли смогли попасть на эту безжизненную планету.
Эрик двадцативосьмилетний молодой парень родился на планете Земля в семье рабочих. Эрик заключил контракт, подсознательно понимая, что именно новая работа даст ему стимул пройти новые трудности и заработать честным трудом деньги. Контракт был им заключен на один земной год, и после того, как прибыл на эту планету, его поместили в маленькую железную комнату, с железной койкой, в левой стороне, прибитой к железному полу. Оставшись один в своей комнате, он в те секунды окончательно осознал на какой он планете.
Первый день на работе, до этого зная, только проеденный на Земле виртуальный курс шахтера, Эрик, настроив себя, с легкостью стал спускаться вместе со всеми в эти шахты, работая, как будто для Эрика это было не в первый раз. Многим было приятно, увидеть молодого парня, принявшись за работу с большим рвением. Работнику Сиду поручили работать в паре с Эриком и быть наставником. Простота Эрика и его лицо, больше говорящее о согласии быть обычным работником, положительно повлияло на новых товарищей и, Эрик старался оправдать доверие.
Инопланетные шахты почти ничем, ни отличаются от давно закрытых шахт на родной планете: там так же темно, как когда-то было на земле и все вырытые шахты освещаются электрическими лампами и открывается вырытые ямы, глубиной более ста метров, с опускающимися лифтами, туда где, прилепленные лампы тускло, освещают туннели. В этих туннелях работники, одетые в специальные костюмы с кирками, лопатами наполняют повозки и отправляют их наверх. И когда работники видят новый грунт, пригодный для транспортировки, роют на выбранной глубине новый туннель и таких туннелей бесчисленно, и, если не знать точный маршрут, можно заблудиться.
На Земле шахты давно стали для любителей истории как исторические памятники. Эрик был на таких шахтах, переделанные в музей, где посетители могут увидеть чистоту и яркий свет в коридорах, не подозревая, как когда та в этих шахтах почти всегда была полутьма, и работники в испачканных одеждах откалывали, в полутьме грунты, где не было такой чистоты и электрического света.
Эрик помнил истории, о шахтах и о шахтерах. Особенно ему запомнился рассказ Сида, рабочего среднего возраста, уже седой, житель большого Лондона. Эрику была рассказана история о призраках, в туннелях, но для него, они были сказками, придуманы шахтерами, после долгой работы.
Когда он шел вместе с другими по туннелям, он замечал другие заброшенные смежные туннели и, он спросил у Сида об этих оставленных тропах, ведущие к другим шахтам:
– Они давно иссякли – ответил ему Сид – и конструкторы решили, не создавать лишнюю работу, а просто проходить мимо и не обращать внимание.
***
Перед обедом Эрику поручили одному, отвести повозку на верхний уровень. Теперь он был один, толкая повозку по коридору, где обычные лампочки отключались, и снова загорались. Эрик шел, как обычно по коридору, и заметил дверное отверстие. Он увидел такой же коридор, с такими же продолговатыми лампочками, которые тоже мигают. Ему стало интересно и, поставив тележку, он принял решение пройтись, поэтому заброшенному туннелю, ссылаясь, что скоро должен наступить обеденный перерыв, и что по этой причине ему ничего за это не будет. И сделав свой первый шаг как ребенок, который нарушал наказ не подсматривать, нарушил указ Сида. Идя по коридору, Эрик не замечал, как на стенах появлялись, под мерцающим светом ламп, странные искаженные лица, пытающийся тщетно, в муках вырваться из стен. Ничего не замечая, он уже дошел до середины коридора. Сделав очередной шаг, он услышал, чьей-то плач, доносящейся до него еще слабо, и, не имея возможности разобраться, чей этот плач, он сделал еще один шаг и когда он уже сделал второй шаг, он стал слышать плач более ясно. Эта был плач младенца, переходящий в плач ребенка, а потом превращаясь в плач подростка, постепенно, по возрастному этапу, переходя к плачу старого человека. Уже слыша более отчетлива, он стал так же замечать, лица, вроде масок, вырывающийся из грязных стен, и, испугавшись этой картиной, Эрик сделал новые шаги не по своей воле, а что-то таинственное руководила его ногами и телом. С каждым новым не произвольным шагом, Эрик стал испытывать то, что никогда не испытывал: необычайный страх, необычайное чувство безнадежности. Делая непроизвольно новые шаги, Эрик замечал, как лицевые маски старались сильнее вырваться из сцен, при этом уже издавая страшные вопли и крики. Тусклые темно белые цвета в коридоре, внезапно окрасились, ярко красными, желтыми цветами не только освещая маски на стенах, но также появлялись картины, и удивительно, что эти картины не пугали Эрика, потому что увидел нарисованные пейзажи, как деревья, дома, реки, как, будто картины пейзажистов открывались перед ним. Видя картины в образе 3D, где взрослые и дети стали двигаться, Эрик стал слышать, заглушая иные голоса: разговоры детей, смех девочки, катающийся на качели, беседы мужчин и женщин. Перед ним стали появляться другие ожившие персонажи, герои из разных картин, уведенные им, может быть так же в музеи. Он слышал и видел разнообразные праздники и видел, как люди были счастливы, радовались жизни и всегда изображался солнечный свет, не смотря на снег, мороз, опавшие осенние литье. Эрик услышал женский голос, поющий незнакомую, мелодичную песню, на картине Пикассо “Мать и Дитя”, где дитя сидела на колени матери. Отблески зеленного цвета на листьях, наверху картины напомнило ему его родную планету, а жгучий красный цвет, на волосах и на платье матери – солнечный свет, отдающий теплом, таким же цветом на голову и на лицо ребенка, а голубоватый цвет кофточки ребенка – земное небо. Мелодичный материнский голос, заставило вспомнить, родную семью: маму, отца, братьев и сестер, родной очаг. Внезапно, приятная картина исчезла, унося собой материнский голос, воспоминание о родной семье. Стали появляется картины, где изображались все человеческие недостатки, начиная с античных времен: войны, убийства, кражи, предательства, насилие. Они так же все оживали и были слышны звуки из их реальности. Противоречивые чувства овладели им, и Эрик теперь чувствовал страх, ненависть, вместо любви и доброты. Призрение зарождалось в нем, особенно слыша из картин речи, призывающие к ненависти и к убийству и Т.Д. Отрицательные чувства стали усиливаться, когда место картин стали появляется исторические персонажи, они были не в черно-белом цвете, как когда то увиденные им кинематографии, а в реалистических цветах и там диктаторские лидеры призывали к ненависти, и одновременно рядом проявлялись моменты, где обычные люди из земли, жили обычной жизнью, в окружении семьи, но исторические лица, призывавшие к ненависти, всегда были в центре, и их голоса всегда перебивали своей громкостью речи обычных граждан. Все причины войн, были для него абсурдными, как результат лжи, пропаганды. Он знал: это было в те времена, когда люди на земле больше лгали, и как животные, из-за страха обогащали себя, пользуясь ложью, не знанием и из-за глупой ненависти, призывали убивать других; он видел разного вида насилие, понимая так же, что по этой причине, люди на земле становились несчастными. По очереди он стал видеть и слышать, всех мировых политических убийц. Он наблюдал за ними, как будто, сам был в тех местах, где они по-особенному, выступали на своих трибунах. Тем, кому они говорили, восхищались их речами, не желая понимать, как их призывали ненавидеть и убивать других. Речи Ленина и Муссолини для него были абсурдными. В их речах важнее всего были не ценности человека: Муссолини внушал, что силу и насилие, надо ставить превыше всего, а Ленин учил пропаганду труда возвеличивать. А после перед ним стали появляться, иные лидеры, которые повторяли пропаганду Ленина и Муссолини, утопив свои народы в крови, распространяя утопию, призывая убивать, мучить и закрепляя все ложью, притворством, пропагандой. Их голоса становились все громче и громче, но особенно выделялся голос Гитлера, и этот голос заставлял бояться. Может быть, этот голос возбуждал слушающих, тем что их враги, тоже должны были бояться. Речи и манеры Гитлера могли привлечь только тех, кто не хотел признавать право других, не таких как они, на свободную любовь, на свободный выбор, внушив изначально поклонникам Гитлера величие и превосходство, и, после приручали, спокойно наблюдать за страданиями женщин и детей. Голос Гитлера, становился все громче. Эрик прислушивался не к голосу диктатора, который стал громче, а к другим голосам, которые пытались вырваться, сквозь голос Гитлера и они постепенно одолевали громкую интонацию диктатора, и когда постепенно первый голос стал исчезать, Эрику стала понятно, что снова слышит плачи. Но теперь, он услышал плач, той женщины, которая пела своему ребенку, и после присоединился знакомый плач ребенка, услышанный им, когда он делал первые шаги по коридору. Плач ребенка больше был похож на плач, просящий у своей мамы не страдать, а плач матери исходил, как будто мать плакала, за умирающего ребенка. Вначале были остановочные вздохи, плачущие женщины, переходящие в тихое рыдание, может быть, таким образом, стараясь сильно не пугать ребенка, который тоже плакал, почти одинаково, повторяя вздохи материнского рыдания. Коридор вдруг опять стал таким, каким он был раньше, когда он только вошел, разве остались звуки плача, и маски на стенах, тоже теперь плакали, а не кричали. Маски плакали, так как будто жаловались на свою горькую жизнь, на свою несчастную судьбу. Все звуки становились все громче и громче, но громче всех выделялся плач матери и ребёнка. Эти голоса стали его мучить: они проникали в его мозг, сжимая и разжимая головные суставы. Ему казалось, что тысячи иголок внутри его черепа двигались, создавая невыносимую боль. Что бы как-то уменьшить боль, он схватил двумя руками голову и закричал: ААААА!!! Закрыв свои глаза, Эрик увидел не темноту, не разноцветные круги, а только белый цвет и когда звуки стали стихать и окончательно исчезли, он, открыл глаза, и увидел, что стены и пол, потолок коридора окрасились в белый цвет. Эрик увидел на расстоянии пяти метров человека, в клетчатой пижаме, какие одевали в концлагерях. Это был силуэт человека, такого же роста и странно похожий на него, только этот человек выглядел на 30, а может 40 лет старше. Эрик, сразу заметил, что этот человек не плачет и на лице незнакомца выражена грусть и печаль. Внимательно, посмотрев, в знакомое лицо, Эрик понял: что старик – это он в старости. Внезапно расстояние между ними уменьшилось, и он видел лицо старика уже на расстоянии 20 сантиметров. Как бы Эрик, не пытался скрыть шок и испуг, все равно эти чувства выразились на его лице. Старый похожий на него незнакомец, как добрый родственник, заметивший страх в родственном человеке, как ребенку, ласково улыбнулся, пытаясь успокоить, несмотря на свою боль и грусть. Разглядывая незнакомца, похожего на него, Эрику было непонятно, испытывает, он страх или нет. Внезапно призрак исчез, забрав собой необычный белый вид коридора, сделав его опять полу грязным, полу мерцающим, полу освещенным коридором, как все шахтерские коридоры на этой планете. Эрик стоял более пяти минут, как вкопанный, не о чем не думая. Вспомнив о своей работе и о своем долге, он вернулся к тележке, и, взявшись за их ручки, как ни в чем не бывало, продолжил свой первоначальный маршрут.
