– Как глубоко надо нырнуть, чтобы найти светящегося, еще никем не открытого рыботима? – спросил ты меня незадолго до своей смерти.
– Не знаю, но в морских глубинах еще столько всего неоткрытого. И потенциальных рыботимов там явно тоже предостаточно плавает.
– А ты смогла бы нырять и нырять, все глубже, пока не откроешь новый вид рыбы?
– Хм. Ну, для этого мне понадобится команда и подводный робот. Но теоретически это возможно, да, могу.
– А назовешь его тогда рыботимом?
– И это можно.
– А если краба нового откроешь?
– Тогда тимокрабом назову, конечно. Однозначно.
– Обещаешь?
– Слово даю!
Из морских обитателей твоим самым-самым-самым любимым был бочкоглаз («самый» у тебя всегда повторялось не меньше трех раз, если это было что-то исключительно важное). Голова этой рыбы абсолютно прозрачная, поэтому, сидя в батискафе, можно направить на нее луч фонаря и смотреть, как там у нее мозг работает. И вообще, глубоководные рыбы – это было твое, на все сто. Многие из этих живых существ имеют светящийся орган, излучающий свет за счет биолюминесценции бактерий. Сияющие щупальца, мерцающие плавники, вульгарно выставленное удилище со светящейся приманкой, а зубы наоборот: скрытые в темноте. Когда думаешь об океанских глубинах, сразу кромешная тьма представляется, но на самом деле это не так. Миллионы живых существ как маленькие лампочки передвигаются в воде – отдельными звездочками или целыми группами, образуя светящиеся галактики. Этот параллельный мир для тебя был бомбическим.
Иногда я просто сижу и думаю обо всем этом, ну а по сути – о тебе. Говоря «иногда», вообще-то я имею в виду «часто», а «часто» в действительности, значит – «непрерывно».
У меня перед глазами опять твои мягкие, как пушок цыпленка, волосы. Я помню, как ты поймал свою первую рыбу, а потом долго плакал, когда она умерла (потому и улов этот был твой последний). Я вспоминаю, как мы вместе сидели, склонившись над книгами по биологии, и придумывали животным новые, как тебе казалось, более подходящие имена. Акула превращалась в зубастика (из-за нескольких рядов ее зубов), скат становился плавающим блюдцем, верблюд – двугорбиком, а дромедар – одногорбиком, чтобы их легче было различать и не было больше всей этой путаницы. Когда я начинаю думать обо всем этом, сердце сбивается и замирает, кровь оседает в ноги, а в ушах такой шум, будто туда стеклись все воды мира. Через какое-то время вновь наступает отлив, шум в ушах стихает, синусовый узел пробуждается из летаргии и сердце начинает сокращаться ритмичнее. Потом я еще иногда ложусь на пол – как мы с тобой раньше – чтобы еще чуть-чуть подумать о тебе, чтобы еще сильнее вонзить нож внутрь себя. Вот как бы ты сейчас выглядел? Оставались бы бочкоглазы твоими любимцами по сей день или нет? И как бы ты отреагировал, узнав, что из трех недавно открытых глубоководных рыб опять ни одну не назвали рыботимом. Рассердился бы, что я не позаботилась о том, чтобы одну из них назвали рыботимом? Может, ты сейчас уже влюбился бы – в какую-нибудь девочку или в мальчика. Какими сейчас были бы твои волосы: все такими же мягкими, как пушок цыпленка? Какой была бы сейчас твоя ладонь, если бы я, как часто раньше, держала ее в своей – руке старшей сестры? Всего этого я уже никогда не узнаю. Вопросы, не имеющие смысла, но никак не отпускающие меня. Мысли не поддаются контролю, как и любовь, рождающая их. А сейчас я люблю тебя, находясь в пространстве меж мирами прошедшего времени и сослагательного наклонения, в реальности, которая была жизнью до твоей смерти и стала лишь состоянием после нее.
Мы были так близки друг другу, как больше никому. Вообще, странно, ведь я была намного старше тебя и, собственно, твоей полной противоположностью. Я никогда не была активной и энергичной, даже в раннем детстве, мне совсем никуда не хотелось, физически не хотелось. Разве что мысленно, при помощи фантазии и литературы сбежать в далекий мир; быть сильной и смелой, такой, какой в действительности я не была. Книга в руках бывает спасательной шлюпкой. Когда море жизни слишком волнуется, ты хватаешься за истории в книгах, и они спасают тебя, унося от опасности.
Больше всего мне нравились истории о Гарри Поттере – о том, как маленький волшебник жил у своих ужасных родственников в чулане под лестницей, пока не попал в школу волшебников, вырвавшись из лап этой жуткой семейки. У меня в детстве хоть и была своя комната, с кроватью, столом и всем необходимым, но я как будто тоже все время жила в шкафу под лестницей – только внутри себя самой.
Ты – я уже говорила – был совсем другим. Если я в десять лет была неспортивной, больше сидела дома с книжкой и сторонилась людей, ты в том же возрасте шумел и носился как оголтелый по улицам, и был подтянутым и ловким, как волчонок. Тебе все время куда-то было надо, куда-то тебя тянуло – прочь из дома, на улицу – ты постоянно что-то придумывал, никогда не стоял на месте, всегда в движении. Ты был колдуном и путешественником, укротителем зверей и водолазом, был ястребом, хотел летать и плавать, нырять и бегать – хотел, пока все не закончилось. Тим, Рыботим. Тим, который так любил море, а потом утонул в нем два года назад.
