© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Это был статный дом. Старый, красивый. И парадные у дома были величественные. В такие нужно входить торжественно, с чувством собственного достоинства. На худой конец, меланхолично-вальяжно, поскрипывая дверными суставами петель.
Но Артём и Катя забежали в подъезд стремительно, будто от кого-то прячась. Артём громко шваркнул болоньевой ветровкой с клёпками о стену, а Катя некстати звонко стукнула каблуками туфель, перешедших ей от матери, как только она набрала необходимые 38. Вес, размер, температуру. «В ту зиму я тяжело заболела ангиной», «Больше недели лежала с высокой температурой», «И мама обещала…», но Артём вслушивался больше не в её слова, а в старческий кашель и шарканье переминающихся ног – там, на верхних этажах под куполом. В песочно-наждачное перетирание стоптанной на внешнюю сторону подошвы о холодный камень (будто в тишине точили нож).
Затем где-то наверху хлопнула фрамуга окна. Лестница – до-ре-ми-фа-соль, – уроки сольфеджио в музыкальной школе, стук двери как удар молоточком, фуга фрамуги, и снова тишина, в которой нужно принимать решение.
– Так ты зайдёшь ко мне? – спросила Катя осторожно.
– Да, – кивнул Артём, и это его «да» высоким «до» поползло вверх до потолка, как те «ти-та-ти-та-та», и снова долгим эхом – «до», пока внизу у входа их слова совсем стихли, словно канувший в воду камень.
Артём задрал голову и взглянул на серпантин лестничного полотна, которое, круг от круга уменьшаясь, тянулось ввысь к куполу. Напряжённая тишина лестничной клетки нарушалась лишь резким резонирующим звуком, будто внутри жил диковинный, но невидимый глазу зверь. Множество ступеней преломляли и отражали стук набоек, как зеркальные витражи вдоль стен отражают скользнувшие тени.
Они украдкой двинулись наверх, по пути Катя достала из сумочки ключи. Позвякивая ими в такт движению, она отворила дверь, впуская Артёма внутрь и выпуская наружу луч из прихожей. Белый треугольник света конвертом перегнулся через перила и упал в лестничный пролёт, словно к почтовым ящикам. Звуки шагов прежде, чем каменная тишина вновь не воцарилась в подъезде, разбились на радиаторе одинаковыми яркими полосами.
У Кати был хороший дом, но ещё до того, как он появился на горизонте, Катя и Артём долго гуляли, взявшись за руку, по теневым сторонам улиц, а ещё раньше – там, на школьном вечере, посвящённом окончанию десятого класса, Артём впервые пробовал пить «из-под полы» водку, чувствуя обжигающий жар на губах. Пить прямо из бутылки, что шлюхой ходила по рукам, жадно хватаемая липкими пальцами то за крутые бёдра, то за тонкую шею.
Накануне выпускного парни распределяли, кому какая девочка достанется для ночи вступления во взрослую жизнь, потому что в американских фильмах именно в ночь выпускного «нормальные чуваки» лишаются девственности, а Артём как раз и вырос на американских фильмах. На Микки-Маусе и Докторе Хаусе. И они бросили жребий, и его дружку Сане досталась Соня, а Коле – Полина, а ему, Артёму, – Катя, и теперь они вроде как должны были переспать с одноклассницами в фартуках и с бантами по выпавшему из шапки-ушанки жребию. Ни дать ни взять ролевые игры на детском утреннике.
Хотя Артёму весь последний год, как и Коле, как и Сане, нравилась Полина. Он просто с ума сходил по Полине. Подкарауливал её после уроков, чтобы нести портфель, и даже повесил ей на стене «Вконтакте» фразу: «Если Полина онлайн, это просто значит, что у неё хорошее алиби». Глупость, конечно, но каких глупостей ни наделаешь, когда неровно дышишь в контуры чьего-то образа.
В общем, Артём, подогревая свои чувства, делал много разных глупостей, но вот Полина досталась Коле, а ему Катя, и тогда Артём впервые посмотрел на Катю как на женщину. Посмотрел внимательно, исподлобья. До этого момента он вообще на неё не смотрел. Точнее, смотрел как на куклу в балахоне свитера.
Катя, заметив пристальный оценивающий взгляд Артёма, сначала смутилась, а потом оживилась. Девчонки были не в курсе далеко идущих планов пацанов, да и вообще вряд ли о них когда-нибудь узнали бы, но Артём решил подойти к делу со всей ответственностью и упорством неофита.
Конечно, можно было залупиться, пойти против всех, отказаться от жребия, но был ли в этом особый смысл, тем более Полина не благоволила к нему и, только скрипя набойками на туфлях, соглашалась провожать себя из школы и, скрепя ремни, разрешала нести свой портфель. К тому же пацаны придумали жребий во избежание всяких эксцессов, и максимум, что бы светило Артёму, – это разбитый нос.
А потом были танцы, в которых все куражились, куролесили, приглашали своих избранниц. И он, Артём, тоже танцевал, куролесил, куражился, как он это понимал. А если быть точнее в описании, то стоял у стены, сгибая то одну, то другую коленку, но чаще одну правую, потому что был правшой. Хотя это для никогда не танцевавшего Артёма было уже чересчур. Это было такое соло, такой плевок в лицо общественности, что уши Артёма краснели – благо в темноте этого никто не видел. Хотя по логике развития событий Артёму нужно было танцевать дуэтом с Катей, чтобы у них хоть что-то там срослось, чтобы они приблизились друг к дружке, прежде чем стать единым целым.
