1
На фронт я пошел добровольно. 14 декабря 1941 года солнечным морозным утром я постучался в избу, где квартировали командир и комиссар части, остановившейся по пути с Урала в большом вологодском селе для короткого отдыха.
В этом же селе жили мы, мобилизованные на рытье окопов, — занятие, на мой тогдашний взгляд, совершенно бесполезное: был разгар нашего наступления под Москвой…
На мой стук за дверью прогремел низкий голос:
— Войдите!
Я вошел и увидел плотного рыжеватого майора, обутого в новые валенки. Я поздоровался и протянул рекомендательное письмо, которым накануне снабдил меня знакомый политрук.
— Комиссар, это тебе, — посмотрев на конверт, крепким, густым басом сказал майор.
Из-за перегородки появился высокий военный, молча взглянул на меня и отошел с письмом к окну.
— Просится добровольцем, — резко сказал он через минуту.
Майор поднял густые рыжие брови.
— Никаких добровольцев мы брать не можем. Комиссар сел на стул. Майор — на лавку к столу.
Я стоял у порога, комкая в руках шапку.
— Не можем, — звучно и низко повторил майор. Я был упрям.
— По-моему, я не в гости к вам прошусь…
— Что? — удивился майор.
— Я хочу воевать. Майор надел очки.
— Сколько вам лет? — спросил он, как-то по-новому, серьезно и придирчиво разглядывая меня.
— Вы садитесь, — сказал комиссар и закурил папиросу.
— Восемнадцатый, — ответил я, проглотив конец слова так, что могло послышаться «восемнадцать». Точно — мне было семнадцать лет и два месяца.
— Вас надо еще учить, — сказал майор.
Я расстегнул ватный пиджак, чтобы были видны мои оборонные значки — я предусмотрительно надел их, отправляясь в штаб части, — и полез в карман за документами.
— Вот справка. Все «отлично». По военному делу тоже. — Я выложил на стол все свои бумаги. — Подлинник аттестата в Ленинградском институте журналистики имени Воровского, — добавил я для солидности.
Майор пробежал глазами мои бумаги и передал комиссару.
— И все-таки не можем.
— Но почему?
— Убить могут.
— Не всех же убивают, — глубокомысленно заметил я.
— Скажите, пожалуйста! — Майор иронически усмехнулся и посмотрел на комиссара. — Романтика заедает молодежь, опоздать боятся… Твое мнение?
Комиссар, по-видимому, колебался.
— Значит, редактировали стенгазету? — для чего-то спросил он (об этом было написано в характеристике, выданной мне директором школы и нашей комсомольской организацией).
— Романтика! — снова загремел басом майор. — Губительная, вредная романтика!
— Романтика бывает всякая, — сдержанно сказал комиссар. — Бывает и хорошая. Бывает и такая, без которой вообще нельзя… Знаешь что, — сказал он, обращаясь к майору, — давай возьмем его на свою ответственность в порядке исключения.
Я притаил дыхание.
— Формальные трудности, я думаю, мы преодолеем…
— Дело не в формальных трудностях, а в существе, — вставая, сказал майор. Стали видны морщины и тяжелые складки возле его рта. — Что он знает о войне и что будет делать на войне? На экране, сам понимаешь, все это выглядело красиво, в книжках — здорово… Я хочу предупредить вас, — глядя на меня серьезными, пожалуй, слишком серьезными, глазами, сказал майор, — предупредить, прежде чем дать окончательный ответ. Война — это не то, что вы себе представляете или можете сейчас себе представить. На войне убивают…
— Товарищ комполка… — негромко сказал комиссар.
— Обожди, — остановил его майор. — Я хочу, чтобы они знали, на что идут. Убивают, понятно вам?.. Это тяжелый труд. Война — это грязь, голод, окружения, когда вы будете валяться с разорванным животом и никто не сможет помочь вам. Это постоянный страх перед смертью… И все это будет продолжаться долго, нам придется еще долго воевать… Подумайте, потому что обратного пути не будет.
Я был несколько озадачен и не нашелся сразу, что ответить.
— Вы, конечно, можете еще подумать, — сказал комиссар. — Подумайте наедине с собой, со своей совестью. Нам нужны сознательные бойцы, тут командир прав. Тем более, что в армии вы не служили.
— Да и щупловат он, может просто но потянуть, — чуть пренебрежительно, как мне показалось, сказал майор.
Это меня задело. Я был хорошим физкультурником и гордился тем, что умею «крутить солнце» и ходить на руках. Кроме того, не за красивые же глаза мне дали четыре оборонных значка…
— Я подумал, — заявил я твердо, успев еще подумать только о том, что, майор, наверно, испытывает меня и поэтому сгущает краски. — Возьмите. Потяну не хуже других.
На этот раз майор не ответил. По-видимому, он тоже колебался. Сердце мое громко стучало.
— Я буду стараться. Даю слово…
— Ну, бог с тобой, — вдруг сдался майор. Ему, вероятно, были нужны бойцы.
Он поднял трубку полевого телефона.
— Начальника штаба… Сейчас к вам подойдет молодой товарищ, гражданский, да. Оформить его к Горохову… Ничего, оправдаемся. Пока все.
— Спасибо, — сказал я.
— Поздравляю, — сказал комиссар.
— Служу Советскому Союзу! — взволнованно отчеканил я.