Рыжiй.
Вставайте, ваше сiятельство, десятый часъ! Милый Графъ, не спите такъ долго. Видите, уже солнышко, нынче май! Гляньте, какъ ласточки заливаются. Вотъ подыму штору, солнце васъ хватитъ какъ слeдуетъ, вы и вскочите!
Графъ (просыпаясь).
А-а, вотъ это кто! Рыжiй, называемый батюшка. Рыжiй батюшка пришелъ будить. И ты говоришь: май и солнце? Батька, не подымай штору сразу такъ, невыносимо!
Рыжiй.
Ага, защурился!
Графъ.
Впрочемъ, ничего. Въ свeту ты, Рыжiй, еще лучше. Въ обыкновенное время ты такъ себe, а когда обольютъ тебя золотомъ, ты много превосходнeе. Батька, если бы я былъ поэтомъ, я бы сказалъ, что твои рыжеватые волосы «подобно лорелейскимъ струямъ». Нeтъ, въ самомъ дeлe, ты весь сiяешь въ этомъ солнце.
Рыжiй.
(раздергиваетъ занавeски, въ комнатe по полу ложатся свeтлыя колонны).
Нынче дивный день, Графъ, дивный! И солнце, и черемухой пахнетъ и все — и не одно это. Нынче для меня день очень важный, важнeйшiй. Пять лeтъ… Ты забылъ, забылъ, забылъ. А ребенокъ все помнитъ, у него все въ сердцe, какъ на огненной бумажкe записано!
Графъ.
Нeтъ, ошибаетесь, помню. День хорошiй, это вы правы. (Цeлуетъ кончики Рыжиныхъ пальцевъ). Вы правы, высокоуважаемый, и ничего я не забылъ. День нашего счастiя.
Рыжiй
(садится на краю графской постели и плететъ косы. Съ четвертаго этажа виденъ городъ, зеленыя крыши, колокольни, сады; вeтеръ влетаетъ веселыми волнами и течетъ, струясь. Занавeски колышатся — киваютъ и посмeиваются).
Да, мой другъ, ты знаешь, ты мой единственный другъ и богъ — ты сказалъ мнe тогда, что меня любишь. Сколько людей на свeтe говорятъ это и, можетъ быть, въ такомъ же родe говорятъ… у меня вотъ здeсь, въ сердцe, погребены твои слова. Знаешь, какъ въ волшебномъ сундучкe. Вотъ и сегодня утромъ встала и думаю: онъ, мой, мой милый, милый мой вотъ тутъ — всего въ двухъ шагахъ… и сердце у меня чуть-чуть не разорвалось. Думала, что бы такое сдeлать? Лечь ему подъ ноги, чтобы онъ прошелъ по мнe, или въ окошко выпрыгнуть и на смерть разбиться.
Графъ.
Ты у меня романикъ, батя. (помолчавъ) Но ты правъ. Странная жизнь. Очень странная. Очень хорошо помню, какъ съ тобой познакомился. Думалъ ли тогда, что такъ глубоко будетъ между нами? И знаешь, чeмъ больше я живу, тeмъ больше кажется, что кто-то тихими… пламенными нитями связываетъ насъ въ одно… Гдe-то въ тишинe зрeетъ, накопляется…
(Изъ другой комнаты стукъ).
Равенiусъ.
Будетъ вамъ спать, анаѳемы! Мамуся, пора, Богъ знаетъ на что похоже. Мы съ Васькой третью партiю доиграли, а они дрыхнутъ. И при этомъ я его посадилъ четыре раза.
Вася.
Врешь, ты Ноздревъ, ты и играешь по ноздревски.
Равенiусъ.
А ты дуракъ карлсбадскiй. Или, вeрнeе, карлсбадско-американскiй.
Рыжiй.
Начинаютъ наши ярилы яриться. Это значитъ, плохо спали, и спозаранку засeли.
Равенiусъ.
Мамуся, голубчикъ, кофейку!
Рыжiй.
Сейчасъ, сейчасъ, двe минуты.
(Майскiй вeтеръ хлопаетъ занавeсями, въ
комнатe ласковый кавардакъ; влетаетъ
запахъ сирени; графскую кровать
заставляютъ ширмами; въ передней
части комнаты накрываютъ на столъ,
вносятъ самоваръ. Звонокъ, вбeгаетъ
Тоничка, племянница, семи лeтъ.
Въ рукахъ у нея огромный букетъ жасмину).
Равенiусъ
(вваливается изъ другой двери).
А, мадемуазель Танинъ, Тонкинъ, Нанкинъ и Катонъ (Ловитъ ее и вертитъ за руки вокругъ себя). Хорошо нагулялись?
Вася.
Тоничка, дай мнe цвeточка! Милая, дай!
Тоничка.
Ой, голова закружилась, будетъ!
Равенiусъ.
Ты погоди, взбудимъ дядю.
(Всe трое, хихикая, разбираютъ
букетъ на пучки и начинаютъ
бомбардировать Графа. Графъ
рычитъ изъ за ширмъ и въ отвeтъ
летятъ цвeты, гребенки, маленькая
подушенка и т. п. Тоня заливается).
Рыжiй (входитъ).
Тпр… тпр… развоевались воеводы! Будетъ, стопъ! Кофе пить!
Равенiусъ.
(отираетъ потъ со лба).
Что, ваше сiятельство, попало? А ты, мамуся, не такъ говоришь. Когда нашъ нeмецъ унималъ насъ, онъ кричалъ: «ожи-да-ю
т-и-ш-и-н-о!»
(Успокаиваются и садятся за столъ. Тоня влeзаетъ съ ногами къ Рыжему и, когда нужно наливать, отворачиваетъ кранъ самовара. Равенiусъ съ Васей опять дуются въ шахматы).
Графъ.
Здравствуйте, други! Здравствуйте, маленькiй змeй! (Цeлуетъ ручку Тони, гладитъ ее своей). Хорошо погулялъ? Милый ты мой, разгорeлся, огонь въ глазахъ! (Тоничка конфузится). Какъ растетъ, какъ онъ умнeетъ у насъ! Чай опять сны разные видeлъ, чудесные?
Тоничка.
Будто бы со второго этажа лечу, и не падаю, а тихо, на крылышкахъ, и прямо въ сосонникъ сeла.
Графъ.
Ну, вотъ и отлично, что въ сосонникъ.
Тоничка
(перебирается съ Рыжиныхъ колeнъ къ Графу, жмется; очень конфузливо, чтобы никто не слышалъ).
Дядя, а правда у тети-мамы ножки другъ съ другомъ разговариваютъ? Онe у нея такiя длинныя, и она говоритъ, что онe у ней какъ дeти: могутъ будто бы плакать, смeются, когда устанутъ — жалуются.
Графъ.
Вeрно правда, милый.
Равенiусъ (отрываясь отъ игры).
Тетя-мама вся волшебная, я самъ разъ слышалъ, какъ ея ножки поссорились.
Тоничка.
А у меня никто не волшебный. И никто ни съ кeмъ не говоритъ. Ни ручки, ни ножки. (Задумалась, отходитъ къ окошку).
