"Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и четверо находящихся там воинов срочной службы вздрогнули…. - взор Пашки Стародуба торжественнен и строг, но Лук по опыту знает, что Пашка не выдержит и задолго до конца анекдота сам начнет улыбаться и подхохатывать: один только этот анекдот он уже слышал из Пашкиных уст трижды… — то это значит, что они картежники."
Пашка и Лук — можно сказать, друзья, несмотря на то, Пашка служит на год дольше: он дед и кочегар, вдобавок, а Лук — хотя уже воин второго периода службы — все еще первогодок, «молодой». Их объединяет любовь к чтению, высокоумственным рассуждениям ни о чем и прерванное гадским военкоматом веселое студенческое прошлое.
Голова Пашки со времен института туго забита химическими формулами и доморощенными приемами карате. Луку химия до лампочки, а в Пашкино карате он не очень-то верит. Но что такое карты — знает не понаслышке: покер и «ленинградка», разновидность преферанса, немало поспособст-вовали нежданному расставанию с вузовскими стенами. Да, пулю писать приятнее, чем курсовую… Однако Лук убежден, что не карты и не академическая задолженность по матстатистике (единственная!) явилась причиной его схимы и не аморалка, которую предметно доказать так и не удалось, и не пьянки с сопутствующими драками (общага — это общага, декан и его поддеканники тоже были студентами, у них тоже есть память и сердце, и печень).
Нет и еще раз нет… Где-то там, в бдительных универовских дебрях, созрело мнение, что Лук балуется антисоветчиной, книжечками… Да не только сам травится ими, но и разговорчики соответствующие ведет… То есть — он заводила, паршивая овца в здоровом стаде. А иначе чем объяснить тот факт, что все в их большой и пестрой компании удержались на плаву, лишь один Лук… А ведь ему прозрачно намекали — делом доказать высокое комсомольское самосозание. Ну, раз нет — иди-тко в народ, да послужи, языкастый.
"Если командир узла неожиданно вошел в каптерку и трое находящихся там воинов срочной службы вздрогнули…, - "то это марксистский кружок" — перебивает Лук.
Но Пашка не готов просечь чужой юмор, он весь во власти своего рассказа. Гора свежего шлака на полу трещит и ядовито дымится, Пашка рукавом утирает круглый, обритый к дембельскому приказу, череп и садится рядом с Луком — перекурить, пока шлак чуть остынет. Однако и Лукова реплика не во вред: тем самым легче его будет опровергнуть, да и краски получатся посвежее…
"Нет, это значит, что они бухарики. Ну, то есть они бухали, а он их застукал."
Лук ухмыляется свежему воспоминанию: Пашка тоже апрельский и буквально на той неделе они тут же, в Пашкиной кочегарке, поздней ночью справили сдвоенный день рождения, окропили водочкой. Весь батальон был на учениях, кочегаров это не касалось, а Лук тоже каким-то чудом остался в части. Гульнули они славно: за полчаса приняли без закуски по поллитра на рыло; Пашка упал в подсобке, оставив котлы на попечение младшим кочегарам, Лук, не помня себя, сумел незамеченным добраться до казармы и даже нашел свою койку. Да-а… Пробуждение было ужасным: под утро узел неожиданно вернулся с учений, старшина Петрик досыпать никому не позволил, а приказал готовиться к бане, хорошо хоть сам ушел домой. Лука штормило и тошнило так, что даже деды и сержанты не стали ни о чем таком спрашивать бледно-синего бойца, решили отложить на попозже.
Всей радости от бухалова — вспомнить, как оно было, кто что творил и где валялся. По крайней мере, так оно для Лука: малое количество выпивки он не ощущает, большое количество неукоснительно оборачивается рвотой и похмельем; свою же норму, которая в самый раз, он еще ни разу не встретил на жизненном пути. Но подобные фокусы с пьянкой — это случайность в Луковой армей-ской жизни, досадное исключение, прокол, а вовсе не правило: Лук обжегся и сделал выводы из злоключений гражданского бытия и стал хитрее, опытнее, умереннее, если не в помыслах, то в поступках. До самого дембеля хватило впечатлений и досады на себя, больше он уж так не выпивал.
Те же и карты: взялись они было играть в двадцать одно и в преф… Лук чуть было самого закадычного друга не лишился, слишком крепко ударил в голову азарт — и ему, и Свирсу… "Все, Гена! Что-бы у меня хрен на лбу вырос, но мы с тобой больше не играем! И не отыгрываемся. Руку, камрад, и все забыли, кто кому должен?" "Ну, ладно, если тебе так хочется. Хотя от своего долга я не отк…" "На фиг, никаких хотя! А то и у тебя вырастет и тогда в прапорщики не возьмут." Генка зафыркал во все ноздри и тоже честно и навсегда выпустил остатки пара.
"Будет пар! Сейчас будет, товарищ капитан! — Пашка орет в телефонную трубку, сам глядит на манометр. — Котел зашлаковался, я же его должен почистить. Через десять минут будет норма… Так точно Не был я ни в какой каз…"
— Каз-зел! Заложили ему, что я в казарму уходил. До ужина еще два часа, а он уже орет. Ненавижу, когда Сечкарь дежурным заступает. Вот увидишь, Шура, еще Туманову настучит. — Пашка вскакивает и начинает подбрасывать уголь в топку. Стрелка в приборе медленно ползет вверх. — А то орут, орут, козлы… Котлету дать, так жмутся, "нету у них лишней"! А мне приказом полковника Туманова запрещено пользоваться поддувом и я обязан выполнить приказ заместителя командира полка! Серьезно, Шура! В целях экономии угля! Лук ржет вслед за Пашкой.
