Чюлюкин — умный мужик. До всего дотошный. А главное — мастеровой. В свое время лодку как-то смастерил.
Пре-о-ри-ги-наль-нейшую. Какую еще никто никогда в жизни не видывал. В селе его. В Пунькино.
Смотрят все на лодку, удивляются — это же надо таку башку иметь. Аи да Чюлюкин! Аи да Чюлюкин!
И уж не помню, кто, но кто-то надоумил его отвезти ту лодку в район. И там ее показать — дескать, вот у нас какие люди. В Пунькино.
Тот послушался.
Выбрал свободное время, заявляется в соответствующее районное учреждение. Дескать, так и так, я такой-то и такой, вот смастерил лодку, не изволите ли ее рассмотреть и резолюцию мне на нее дать.
— Изволим, — отвечают те. — Только критики-то не боишься?
— Не боюсь, — отвечает Чюлюкин.
А чего ему бояться — вон какая лодка добрая. Все в Пунькино это подтвердят — на такой хоть в Тихни океан.
— Ну тогда, — говорят они ему, — жди, мы вот тут комиссию соберем.
Чюлюкин ждет.
Те собрались, неспешно стали лодку осматривать.
Затем стали на лодку критику наводить.
— Только, — предупреждают, — наперед условие — не обижаться. Мы обидчивых не любим.
Первый говорит:
— Хороший самолет. Но, по-моему, не пойму — нет у него пропеллера?
Второй ему возражает:
— С чего вы взяли (и навеличивает первого), что это самолет? Это, заявляю авторитетно и ответственно, прежде всего — автомобиль. Только почему, — и уже обращается непосредственно к Чюлюкину, — мы не видим у вашего автомобиля колес?
— Нет, нет, — перечит первым двум третий, — это паровоз…
За третьим — следующие со своим мнением.
Вытаращил Чюлюкин глаза на комиссию и не поймет что за обструкция? Сказано ведь русским языком — перед вами лодка.
— Нет, нет, — кричит очередной член комиссии, распалясь, — это вертолет. Только ответьте мне, почему лопасти у винта такие маленькие и сам винт расположен не там, где ему положено быть, сверху, но снизу и в таком неудобном месте?
Тут уж Чюлюкин осерчать захотел — что за чушь, тем более, вот и надпись. Но затем вспомнил, кто он да где он, застеснялся и передумал.
— Так это, — говорит, — не самолет, не грузовик, не пароиоз, ну и, естественно, не вертолет. Честное слово. Лодка это.
— Ну-ну, — понимающе усмехается в ответ ему первый (дескать, на чем-на чем, но на этой-то мякинке ты, дорогой друг, нас не проведешь), — лодки такие не бывают.
— А я, — говорит второй, — настаиваю на том, что это паровоз. Скажите-ка на милость, где вы видели такие лодки?
Но Чюлюкин не сдается.
— Лодка это, — стоит на своем Чюлюкин. — Она плавала у нас в Пунькино. В озере.
— Знаем, — отвечают. — Но вот то, что ты нам показываешь, за лодку, извини, признать не можем.
Стоит Чюлюкин перед ними, пот со лба вытирает, не возьмет никак в толк, какой же еще ему довод применить, чтобы убедить тех в том, что сделанная им лодка — лодка.
А те свое:
— Нет, нет — какая ж это лодка? Уж ты поверь нашему опыту…
И с подковыркой далее:
— Образование-то у вас какое?
Видит Чюлюкин — крыть нечем, да в другую тогда крайность.
— А хочете, — говорит, — я продемонстрирую, как она плавает.
На такой дешевке хотел купить их.
Да не тут-то было. Не на тех нарвался. Это кого другого бы испугал. Народ-то в комиссии тертый.
— О каком плавании речь вы ведете? — те ему. — И так наперед видно плавать она не будет. Так что вы уж тут бросьте нам сказки-то свои рассказывать.
Видит Чюлюкин, что более с ними сейчас ни о чем не договоришься, ругнулся про себя кучеряво и вышел.
Вышел, конечно, не без обиды — понятное дело, рефлексия разная в голову лезет.
— Что за чушь и парадокс: ты им — брито, они тебе — стрижено.
Понятное дело, рефлексия не только злая, но местами также и доброжелательная.
— Конечно, — рассуждает, — в чем-то они правы. Самолет без пропеллера — не самолет. Автомобиль без колес — не автомобиль. Паровоз без… (Хотя, к примеру, тот же самолет может быть и без пропеллера.) Но ведь делал-то я, если я еще в своем уме и насколько мне помнится, лодку.
И теперь уже так подумает и так — что же он делал?
А то, может быть, и в самом деле — не лодку.
Да нет — лодку делал.
Лод-ку!
С тем бы Чюлюкин, наверное, и сел. (Дяди у Чюлюкина в районе нет, по физкультурной части и характером Чюлюкин тоже слаб. Да и куда сильно-то в районе со своей городушкой разбежишься.) Да надоумил его кто то тут снова сходить к одному большого якобы сердоболия товарищу и попросить у него содействии.
Тот слыл в районе первым по части компетентности, — и главное, очень уж славился своей чуткостью.
Смелость день-другой подкопив, Чюлюкин к нему: войдите в положение, имею со всех сторон непонимание, но в вас вижу надежду.
— Понятно, — тот ему. — Но прислушиваться к мнению людей все же надо. Да — надо.
— Не возражаю, — ему Чюлюкин. — Только ведь смотря к чему прислушиваться.
— Тем не менее, тем не менее, — гнет тот свое. — Да и не может быть такого, чтобы абсолютно все говорили не по существу.
— А если говорят?
— Такого быть не может.
— А если такое есть?
— Нет, нет, так не бывает.
Не бывает так, да и все тут — вот ты тут с ним и подискутируй.
Поговорил с ним Чюлюкин, поговорил и вежливости, какая в нем была, как не бывало, видит — с ним не договориться.
— Курва ты! — говорит тому.
