Это случилось жарким летом восемьдесят третьего года, которое в памяти людей так и осталось «летом века», хотя старожилы утверждали, что такая жарища в наших краях была уже не раз. Жители нашего предместья, где все перемешалось: сельское хозяйство и промышленность, индивидуальные дома и стандартные застройки, — часто после работы засиживались в своих садах, на террасах или балконах далеко за полночь, потому что в домах застаивалась духота, и даже самые усталые просыпались в поту после короткого забвения. Соседи приглашали друг друга на гриль или просто на кружку пива; Криста и я старались никого не приглашать и не принимать приглашений. Нам нравилось сидеть одним на террасе, а кто по ночам долго бывает на воздухе, тот в ночной тишине улавливает звуки, которым днем среди множества шумов не придает никакого значения.
Была среда, десятое августа. Комары и мухи так одолевали меня, что я спасался от них только с помощью мухобойки. Я собирался налить себе стакан вина из стеклянного графина, в котором плавал наполненный кубиками льда цилиндрический вкладыш — вино сохраняло постоянную температуру, хотя и не смешивалось со льдом, — как вдруг услышал странный звук. Он напоминал крик смертельно напуганной кошки и заставил меня на миг затаить дыхание. Криста тоже подняла голову и снова опустила ее, погрузившись в свое вязание, а я продолжал напряженно вслушиваться в ночь. Криста вязала свитер, который мне предстояло носить осенью. Она, бывало, распускала части сложного узора: то сбивалась со счета, то петли казались ей слишком плотными или слишком слабыми. Все это она проделывала с удивительным терпением, не раздражаясь. Мне иногда казалось, что ей даже нравилось по многу раз переделывать одно и то же.
— Такое впечатление, будто кошка где-то застряла, — сказал я и сел рядом с женой на мягкую садовую скамейку.
Криста только заметила:
— Не пей так много, подумай о своей печени, нельзя каждый вечер выпивать по литру вина. И во всяком случае, это не наша кошка.
Потом мы долго молча сидели рядом. Духота и однообразное позвякиванье спиц наводили сон, меня разморило, в точности как нашу кошку, которая разлеглась возле нас на скамейке. Только мухи, которых я порой бил, не давали уснуть.
И вот он послышался снова, этот жалобный звук. Кошка вскочила, спрыгнула со скамейки и растянулась на красных клинкерных кирпичах, которыми была выложена терраса.
— Это кошка, где-то там, на улице, — внушительно произнес я.
Был уже час ночи, а термометр за окном все еще показывал тридцать градусов жары. Криста прервала свое вязание и бросила на колени спицы и клубок шерсти.
— Ты прав, это кошка. Ловцы кошек снова при деле, я читала об этом вчера в газете. Хвала науке!
Утром я проснулся весь взмокший. Поднял жалюзи в гостиной: за окном — тишина и покой, ласточки не летали, солнце еще не взошло, а небо опять предвещало знойный денек. Я вышел на террасу прямо в пижаме. Наша кошка, гулявшая по ночам на улице, с громким мяуканьем прыгнула мне навстречу. Подняв хвост и мурлыча, она потерлась о мои ноги и потом через гостиную побежала в кухню, где ее ожидала миска с едой.
Я уже собрался было вернуться в дом, как вдруг заметил на колокольне католической церкви, метрах в двухстах от нас, какое-то светлое пятно. В колокольне два узких, выше человеческого роста незастекленных окошка, которые обычно закрыты коричневыми деревянными ставнями; но сегодня правая ставня была открыта, и в проеме висела большая, в человеческий рост, кукла. На ней была синяя рубашка, синие штаны, а на шее — петля.
Мне захотелось разглядеть ее получше, и я достал из шкафа в гостиной бинокль.
То, что висело в сводчатом окне колокольни, не было куклой. Там, наверху, висел человек, мужчина. Это был фабрикант Хайнрих Бёмер, мой шурин, брат моей жены.
Неожиданно для всех Хайнрих Бёмер решил съехать со своей феодальной виллы. Эта мысль возникла у него после того, как за три месяца ему трижды разбивали окна на первом этаже. Вилла, построенная в конце прошлого века и купленная его дедом во время инфляции в 1923 году, так сказать, за бесценок, расположена к югу от нашего города, в северной части долины Рура, она одиноко прячется среди столетних вязов, дубов и высоченных сосен; все это больше походит на дикие заросли, не тронутые рукой человека, нежели на парк. Девизом Хайнриха Бёмера было не вмешиваться. Пусть все разрастается. Природа сама себе поможет.
Полицейские расследования не дали тогда никаких существенных результатов. Обнаружили только камни, ничего не значащие для следствия отпечатки автомобильных шин и подошв на окрестных проселочных дорогах, следы ног на лужайке и на почве между густых кустарников, окружавших виллу, как заколдованный замок, оборонительным валом.
Когда июньской ночью восемьдесят второго при проливном дожде и шквальном ветре почти все окна и дорогие стекла в высоких дверях террасы в третий раз — меньше чем за пять минут — были разбиты вдребезги и жена Бёмера в паническом страхе бежала в котельную, Бёмер принял решение подыскать квартиру в городе, желательно в высотном доме, что дало бы ему возможность жить уединенно и все-таки как бы под защитой соседей.
