….Мой брак вступил в завершающую стадию в тот самый момент, когда Илья сказал:
– Сегодня Игорь уволил напарника, я остался один, пойдешь работать со мной?
Я неуверенно кивнула в ответ, не совсем понимая, что от меня требуется.
– Женщин вообще-то в ночную смену не берут, но, поскольку я твой муж, Игорь сделал для тебя исключение. Для тебя это, наверное, будет тяжело, работаем две ночи через две, решай сама, но быстро: послезавтра мне выходить. Или Игорь найдет мне другого напарника.
Илья лгал, но я этого не знала. В ларек его по большому блату устроил любовник сестры, тренер по боксу Андрей Тихонов. Поскольку весь местный рэкет, который контролировал уличную торговлю, был воспитан Андреем, ему ничего не стоило устроить непутевого родственничка продавцом.
Шел девяносто третий год, время было голодное, доценты получали зарплату, которую хватало на полбутылки водки «Абсолют» и пару шоколадок «Марс», поэтому на предложение Илья согласился с радостью: как-никак работа в ночном ларьке сулила кусок хлеба с маслом, а то и с колбасой. Про налоговую инспекцию все только слышали, но никто путем не знал, что это такое, поэтому при нужном подходе в ларьке можно было неплохо устроиться.
Не надо думать, что Илья все время сидел и ждал у моря погоды. В поисках хлеба насущного он проявлял небывалую активность. То привозил из Углича партии часов, которых тогда в Сибири не было, и партии этих часиков, хрупких, отделанных филигранью, финифтью, позолоченных и безумно дорогих моментально расходились среди всевозможных заведующих детскими садиками, магазинами и столовыми.
То он брал у каких-то знакомых партии недорогих курток, детских комбинезончиков, колготок, сапог и мотался с громадными сумками по разным организациям, всучивая толстым, ухоженным и неухоженным тетушкам заведомо лежалый или бракованный товар. Надо признаться, что подход к этим тетушкам он знал, шестым или даже десятым чувством понимал, что им говорить, что делать и как выходить из тех щекотливых ситуаций, когда обладатель бракованных сапог пытался вернуть их обратно. Он улыбался своей обаятельной улыбкой, которая мне казалась волчьей из-за прямого прикуса и слегка выступающих клыков, и тетушки таяли, прощая ему все недостатки работы.
Сначала пыталась подключиться к этому занятию и я, но через несколько месяцев была вынуждена отказаться: дело в том, что в тот самый момент, когда Илья впаривал очередной заведующей детсадиком кварцевые часы, выдавая их за механические, меня охватывало такое жгучее чувство стыда, что можно было только диву даваться, почему эти тетушки, сами, в некотором роде, авантюристки, не читали на моем лице всего, что бушевало в душе. Наверное, они просто хотели обманываться, а Илья давал им эту возможность спуститься с небес на землю, чтобы потом в узком кругу сетовать, что вот, мол, и я!.. И меня!.. Ну кто бы мог подумать… Такой интеллигентный молодой человек!
Это я стала понимать намного позже, а тогда мне было так невыносимо стыдно, что толстые покупательницы с жирными пальцами, унизанными золотыми перстнями, снились мне по ночам и требовали вернуть деньги. В общем, это занятие мне пришлось бросить, а другого не было: найти в провинциальном городе работу и с высшим образованием было сложно, а с моим неоконченным политехом и вовсе безнадежно.
Отчего все тетушки считали Илью интеллигентным мальчиком, я понять не могу до сих пор. Единственное, что было в нем интеллигентного – это внешность. Худоба придавала ему вид студента, многодневная щетина – студента обаятельного, аккуратно постриженная и аккуратно же взлохмаченная шевелюра намекала на одухотворенность, а серые, еврейского разреза глаза, в глубине которых притаился денежный голод, принимаемый покупательницами за поволоку мечтательности, казалось, смотрели прямо в душу.
Душа же, в которую он старался никого не пускать, состояла из трех равнозначных простых частей: денег, водки и женщин. Всему остальному места в ней не находилось. А может, я ошибаюсь. Потому что Илья был меломаном, и это тоже составляло какую-то часть его жизни. Музыку он слушал всегда: утром и вечером, трезвый и пьяный, уставший и бодрый, он засыпал в наушниках, чем очень меня раздражал, он просыпался в наушниках, наушниками он отгораживался от наших ссор.
Он любовно перекладывал с места на место кассеты и катушки с записями, составлял каталоги, что-то все время переписывал, покупал, обменивал и слушал, слушал, слушал… Покупал колонки, магнитофоны и магнитофончики, плееры и аудиосистемы.
Через какое-то время я поняла, что ненавижу всю музыку без исключения: рок и попсу, инструменталку и джаз, классику и техно. К этому времени я уже начала догадываться о некоторых свойствах его несложной души и стала понимать, что по меткому выражению Бернарда Шоу мы представляем собой классическую семью, в которой «один из супругов тянет на юг, второй на север, в результате оба сворачивают на восток, хотя на дух не переносят восточного ветра».
Осознание того, что наш брак ни к чему хорошему не приведет, почему-то не подстегивало к активным действиям. Наоборот, я стала погружаться в тягучую трясину пассивного наблюдения за нами со стороны. Я и так не отличалась большой активностью в обустройстве собственной жизни, обычно она потихоньку обустраивалась сама, тут я и вовсе выпустила вожжи управления из рук и жила по принципу «будь что будет».
