Саша Кровлей родился в середине лета, в день Солнца и в месяц Солнца, в год Великого Катаклизма — 5‑го июля 1992 года. Он пришел в этот мир в восемь часов вечера, в час Луны и растущая Луна, повитуха колдовства, наблюдала его рождение.
Первые пять лет жизни Сашуни были совершенно безмятежными. Его родителя, университетские преподаватели и очень молодые люди, сами еще почти дети, понятия не имели, как обращаться с ребенком. Но души в нем не чаяли. Выйдя из младенческого возраста, Сашуня большую часть времени проводил один. Завалив ребенка книжками, фруктами и шоколадом, папа с мамой оставляли его перед включенным телевизором, увлеченно окунаясь в мир аудиторий, библиотек, картинных галерей и студенческих тусовок. Но уже когда они им занимались, то это имело характер «мозгового штурма» — чтение, счет, французский язык, хатха–йога, музыка, компьютер, икэбана, гимнастика, шахматы, «Сексология для самых маленьких» — пока Сашуня не начинал валиться с ног, и его относили в постель.
К пяти годам он свободно читал по–русски, по–украински и по–английски, решал несложные алгебраические уравнения, бегло говорил по–французски, играл пьесы на фортепиано и пять раз делал подъем переворотом на перекладине. Он был на редкость красивым и изящным ребенком, его постоянно принимали за девочку, особенно, когда мама, развлечения ради, подвязывала ленточкой на затылке его длинные, волнистые волосы.
И он совершенно не ориентировался ни в мире детей, ни в мире взрослых. У него не было бабушек, дедушек, тетушек, двоюродных сестер и братьев. Он не ходил в детский сад, не играл во дворе, и уж конечно его не брали на дискотеки и вечеринки с алкоголем. Его друзьями были Сумасшедший Болванщик, Гусениц и Червовая Королева из психоделических картин Диснея, которые обожала его мать, герои древнегреческих мифов, из богато иллюстрированных книг отца, Роден, Микеланджело и Боттичелли — в доме имелось огромное количество репродукций из всех музеев мира. Он не знал совершенно, о чем говорить ему с изредка возникающими приятелями родителей, но мог часами беседовать с Дионисом, Афродитой Пенорожденной или грезить о том, какие сны видит Спящий Гермафродит. Он был умницей, веселым и открытым ребенком, но на людей с улицы производил впечатление слегка отстающего в умственном развитии. Родители же, радуясь его крепкому здоровью, его успехам в музыке, языках, математике и спорте, ничего особенного не замечали.
Возможно, со временем, по мере роста под влиянием школы и улицы все бы постепенно и выправилось. Возможно, Саша и не стал бы Эйнштейном, Моцартом или Леонардо да Винчи. Но у него были все шансы влиться в социум, адаптироваться, найти применение своим талантам и стать полноценным членом общества. Но через десять дней после Сашиного пятого дня рождения его родители, на недельку оставив его под присмотром двоюродной и полу знакомой бабки, с энтузиазмом отправились самолетом на Алтай, в паломничество к какому–то мистическому месту и больше уже не вернулись никогда, с высоты в одиннадцать тысяч метров, мистически окропив своей кровью и землю, и все Сашино будущее.
Гибкая психика пятилетнего ребенка не сломалась от удара об алтайский камень реактивного Ту‑154, бабка, явившаяся единственной родственницей и наследницей погибших, продала их городскую квартиру со всем имуществом и, получив солидную компенсацию от авиакомпании и властей, оказалась вполне обеспеченной опекуншей маленького Саши. Материальных проблем не предвиделось. Проблемы, однако, были с самой бабкой. Эта 78-летняя женщина, никогда не бывшая замужем и почти никогда не выезжавшая из своего села, производила впечатление очень сухой, очень трезвомыслящей, очень рациональной, очень себе на уме и очень строгой старухи, крепкой, как дубовый корень. Она персонально и по полной программе исполнила все формальности, связанные с похоронами, наследством и опекунством, она не упустила ни единой копейки, торгуясь за реализуемое имущество, она говорила короткими, резкими фразами, успевала везде и делала все как надо, и под всем этим трезвомыслием крылось неявное, но черное и окончательное безумие.
