Глава 1. ЗДРАВОМЫСЛЯЩИЙ БЕЗУМЕЦ
Почему же так получилось? С чего все началось?
С чего началось… С того дурацкого вопроса? Нет, раньше. Гораздо раньше. Вопрос потому так и подействовал, что Саломатин был уже готов… Может, началось со знакомства с «обескровленными»? Или даже еще раньше, с Ларисы? Нет. Началось с Тулупского, с той первой и единственной встречи со стариком Тулупским нос к носу.
В то тихое теплое утро, когда Вовик Саломатин, раздуваясь от сознания собственной значительности, топал в первый раз в первый класс, чувствуя, что полупустой ранец за плечами тянет не вниз, а вверх, ему навстречу попался старик Тулупский. Встречу эту Вовик запомнил на всю жизнь.
Еще бы! Представьте, что это не Вовик, а вы идете в первый раз в школу — и за квартал до белоколонного школьного здания вас останавливает старик в долгополом, даже не довоенном, а дореволюционном еще пыльнике, в панаме, в пенсне. Старик с тяжелой тростью и с болоночкой на поводке! О, это сейчас в моде всякое «мини», от мини-транзисторов до мини-собак, всяких тойтерьеров и чиуауа — а в те годы у нас за собак считали только сеттеров, легавых, волкодавов и немецких овчарок. И если эта знаменитая болоночка была не единственной в городе, то уж, безусловно, единственной, которую водили по улицам. А Тулупский без нее на улицу не выходил. Страшный старик, которым Вовика всю его семилетнюю жизнь пугали и шантажировали: «Не будешь слушаться — отдам Тулупскому!»
И этот жуткий старик хватает перепуганного до немоты первоклашку за плечо, тычет тростью в ясное синее небо и кричит во всю мощь глотки, что танки, танки, танки падают с неба и огненный дождь, предсказанный двумя гигантами мысли — Иоанном Богословом и Альбертом Эйнштейном — льется на наши головы!
Вовик запомнил из околесицы, которую тогда нес Тулупский, лишь имена автора «Апокалипсиса» и создателя теории относительности, — но уж их накрепко. И с тех пор начал опасливо и болезненно интересоваться сумасшедшим стариком. На почтительном расстоянии, чтоб удрать в случае чего, он ходил следом за «публично мыслящим трансцендентным философом» (так Тулупский сам себя называл), слушая его вопли. Он выспрашивал про Тулупского у матери и у всех, кто мог хоть что-то сказать.
А о Тулупском в нашем городе у каждого было что сказать — правда, чаще всего это были домыслы. Говорили, что он в прошлом хирург мирового класса, соперник Бурденко, но на столе зарезал родную мать и помешался (вариант — оперировал Ватутина, не смог спасти — и помешался). Говорили, что он бывший следователь, работал в транспортной прокуратуре КВЖД и в Харбине в притоне выиграл в «железку» сто томов тайн тибетской медицины у китайского профессора, выучил все сто томов наизусть и сжег — и теперь умеет лечить как больше никто в мире, хотя от перенапряжения при зубрежке малость спятил. А еще говорили, что он обыкновенный сумасшедший и кто у него лечится — идиоты, а что он кого-то якобы вылечил — чистая брехня!
На самом деле Тулупский стал «целителем» и «мыслителем» незадолго до войны. До этого он был обычным ветеринарным фельдшером. Его привлекли к ответственности за падеж скота, но по болезни освободили от отбытия наказания. Вылечил он себя сам, но к прежней профессии не вернулся, объявил себя «профессором» и стал лечить людей. Видимо, у него было диагностическое чутье или же он был неплохим психологом, ибо брался не за каждого больного («Э-э, нет, уважаемый, врачи вас залечили, они пусть и долечивают! Очень запущена болезнь. Нет-с, не берусь!»), но уж если брался, больной излечивался или хотя бы чувствовал облегчение.
А поскольку ветеринару в нашей стране никто бы не позволил лечить людей, Тулупский напялил отцовский пыльник, нацепил пенсне, взял трость и, сделав этот шаржированный тип чеховского интеллигента своей постоянной визитной карточкой, пошел на базар «публично мыслить».
Определенной системы он не придерживался: сегодня на вокзале втолковывает пассажирам сущность онтологического доказательства бытия божия по Ансельму, а завтра призывает базарных торговок любить друг друга, ибо все мы братья и сестры, так как питекантропов было якобы ровно пятнадцать особей и все мы происходим от этих семи пар и одного холостяка. Он мог ввалиться в милицию и потребовать упразднения угрозыска и отправки всех его инспекторов на передовую, ибо научно доказано, что цыганки могут ворожбой вызывать воров и отыскивать краденое. Мог встать над береговым откосом и прочитать красноармейцам, роющим ходы сообщения, лекцию об астрологии и о том, что еще расположение планет в ночь на двадцать второе июня сорок первого года предрекало фрицам разгром и капитуляцию не позднее сорок четвертого. Милиция с ним повозилась и передала медицине. Медики послушали речи пациента и выдали справку о невменяемости.
С годами главной темой Тулупского все больше становилась опасность термоядерного самоистребления рода людского и того, что уже после смерти «профессора» стали называть «экологическим кризисом». Много позже Саломатин осознал, что от него, от этого якобы душевнобольного, а не от учителей он впервые слышал имена Эйнштейна и Винера, термины «пульсирующая вселенная», «хромосома» и «мутант»…
