Ее сознание обратилось в крик.
В стон.
Мысленно она кричала от отчаяния, выплескивая свою ярость, муку, одиночество… — все то, что месяц за месяцем отнимало у нее человеческую сущность.
А еще она умоляла.
«Пощадите, пощадите, пощадите, пощадите… выпустите меня отсюда, умоляю вас…»
Мысленно она кричала, молила и рыдала. Но только мысленно, не издавая ни единого звука. Однажды утром она проснулась и поняла, что не может издать ни звука. Онемела… Она, всегда так высоко ценившая способность самовыражения, легко находившая слова, она, обожавшая говорить и смеяться…
Лежа в темноте, она сменила позу, чтобы снять мышечное напряжение. Она сидела на земляном полу, спиной к каменной стене, иногда ложилась навзничь или растягивалась на валявшемся в углу грязном матрасе. Большую часть дня она спала, свернувшись калачиком, а когда вставала — потягивалась или «гуляла» по своему застенку: четыре шага туда, четыре — обратно. В камере было темно: по непрестанному гулу, шипению и дребезжанию она давно поняла, что за дверью находится котельная. Одежды на ней не было. Давно. Месяцы, а может, годы. Она стала похожа на голую зверушку. Нужду она справляла в ведро, еду получала дважды. Если же он отлучался, она много дней проводила в одиночестве, без еды и питья, страдая от жажды и терзаясь страхом смерти. В двери было два окошка: одно — внизу, через него он передавал пленнице тарелки с едой, другое, для слежки за ней, — в центре. Свет, проникавший сквозь щели, рассеивал темноту камеры. Ее глаза успели привыкнуть к полумраку и различали мельчайшие детали на полу и стенах, которые обычный человек ни за что бы не заметил.
В самом начале заточения она тщательно обследовала свою клетку, прислушиваясь к малейшему шуму, пыталась найти способ бегства, слабое место или упущение в его системе, а потом отступилась. Слабых мест попросту не существовало, и надежда умерла. Она не помнила, сколько недель, месяцев прошло с момента ее похищения. Со времен прежней жизни. Примерно раз или два в неделю он приказывал пленнице высунуть руку в окошко и делал ей укол в вену. Она всегда испытывала боль: препарат в шприце был вязким, а медицинских навыков мучитель явно не имел. Она почти сразу теряла сознание, а в себя приходила уже наверху, в столовой, в тяжелом кресле с высокой спинкой. Он купал ее, одевал, обрызгивал духами и крепко привязывал к сиденью. Ее волосы благоухали дорогим шампунем, изо рта не воняло, а пахло зубной пастой и ментоловым освежителем дыхания. В камине потрескивали дрова, на столе темного лакированного дерева горели свечи, восхитительно пахла еда на тарелках. Из стереосистемы доносилась классическая музыка. Стоило пленнице услышать первые такты симфонии, увидеть мерцание свечей, ощутить прикосновение чистой одежды к коже, и у нее начиналось слюноотделение — как у собаки Павлова. Перед каждым таким «свиданием» он сутки не кормил и не поил ее.
По болям внизу живота она всегда узнавала, что он воспользовался ее беспомощным состоянием. На первых порах она ужасалась совершённому насилию, и ее долго и мучительно рвало, когда она приходила в себя в погребе после «званого ужина». Теперь это перестало иметь значение. Иногда встреча с извергом проходила в полной тишине, в другие разы он говорил не закрывая рта, но она редко слушала: ее мозг утратил способность следить за чужой мыслью и поддерживать беседу. Слова «музыка», «симфония», «оркестр» главенствовали в разговоре, как и имя Малера.
Как давно она находится в заточении? В ее могиле не существовало ни дня, ни ночи. Да, именно в могиле — в глубине души она точно знала, что живой отсюда не выйдет.
Она вспоминала то восхитительное, простое — лучшее — время своей жизни, когда была свободна. Когда в последний раз смеялась, звала на ужин друзей, навещала родителей, обоняла запах летнего барбекю, любовалась вечерним светом в саду и смотрела на закате в глаза сыну. Лица, смех, игры… Она не могла забыть, как занималась любовью с мужчинами, в особенности с одним… То банальное существование, которое на самом деле было чудом. Как же она теперь сожалела, что так мало им наслаждалась! Теперь она ясно осознавала, что даже пережитые тогда печаль и боль — ничто в сравнении с нынешним адом. С небытием в этом забытом богом и людьми месте. За пределами нормального мира. Она догадывалась, что от реальности ее отделяют всего несколько метров камня, бетона и земли, но даже сотни дверей, километры коридоров и решеток не смогли бы надежнее отгородить ее от людей.
Однажды жизнь и мир оказались на расстоянии вытянутой руки от нее. По какой-то неизвестной причине ему пришлось срочно перевезти ее в другое место. Он спешно одел пленницу, сковал заведенные за спину руки пластиковыми наручниками и нахлобучил на голову полотняный мешок, после чего потащил за собой вверх по лестнице, и она оказалась на свежем воздухе. На свежем воздухе… Потрясение было таким сильным, что она едва не лишилась рассудка.
Она ощутила на обнаженных руках и плечах ласку солнца, угадала свет через плотную ткань мешка. Вдохнула запах земли и влажных полей, аромат цветущих кустов, услышала птичий гвалт на рассвете и с трудом удержалась на ногах, а мешок промок от слез и соплей.
![Ящер-3 [Hot & sweaty rex]](/storage/book-covers/f3/f336c586979e709147cb72ddb47dd72186f69038.jpg)
