Анатолий НАЙМАН
Кратер
* * *
В декабре девяносто девятого
на краю белоснежного кратера
мы стояли. А кто это - мы?
А такие ребята из Питера,
двое-трое, ну максимум пятеро,
обступившие скважину мглы.
А вокруг из тумана и зелени
урожай новогоднего семени
колыхался, как воздух в жару,
и земля, как больная жемчужина,
вся в испарине мелкой, простужена,
бормотала одно: не умру.
- Не умрем! - восклицали мы Северу
и стучали по голому дереву.
Не умрем, потому лишь, что - мы!
Хоть отверстие рваное в кратере
изъязвляло сердца - как в фарватере
пенный след лишая у кормы.
Вздору было с добром - но и главного:
нимб святого на гравий для ангела
шел, чтоб вымостить тропку в саду
монастырском - где сплошь гладиолусы,
завиваясь, вплетались нам в волосы
в девяносто девятом году.
Горизонт расширялся поблизости
не к простору, однако, а к лысости,
отчего мы спадали с лица.
Но казалось: немного усилия,
и распустится кратер, как лилия,
и столетью не будет конца.
* * *
Надвигается судьба,
как летящая над морем
многолюдная арба,
цифровой безглазый голем,
как набитая травой,
но и пневмой, но и лучшей
схемой тела цифровой
жизнь - точнейшее из чучел.
И, как под ноги ковер
пламени на шкуре тигра,
выстилает свой узор
сыфр к алифу, к цифре цифра.
Но в любой резной щели
между ними поместиться
лезет масса: не нули
и не целое, а - лица.
И особенно одно
отчуждается от формул,
будто серое рядно
белым шелком кто продернул.
Ниже, ниже колесо
рока. Шлейф событий рвется.
Ближе, ближе то лицо,
и неотвратимей сходство.
Числа мечутся. Но бунт
их - игра. Они орнамент:
номер рейса; дата; пункт
назначенья; и - кем нанят.
Hospitium
Ближе к старости в место глухое,
в городишко случайный хотел бы уехать,
где есть парк и канал и где за полночь лебедь
о последнем рыдает покое.
Где в витрине аптеки пробирки
эликсиров цветных и целебных сиропов,
и гуляет по площади местный философ,
чтобы ровно в четыре пройти мимо кирхи.
Здесь уже не сложу я из жизни мозаик,
потому что не знаю имен и историй,
потому что (зачем лишь и ехать-то стоит)
и меня ни одна здесь собака не знает.
Только ветер румянит мне щеки,
ветер юности, нежно-неистов,
тот, что гонит по парку, как листья, туристов,
тот, что сводит с былым, а не с будущим счеты.
Остальное - покой. От артерии к вене
шепот крови: оставьте в покое.
Чтоб, хорошее так же любя, как плохое,
обгонять хоть на малое время забвенье.
Софье шесть лет
Не торопись во взрослые, взрослый глуп,
он под подушку не сунет молочный зуб,
а ляпнет "кальций". Он говорит всерьез,
где бы смеяться. А все потому, что взросл.
Не повторяй за ними. Мильон их слов
прежде сопрел в мильоне других голов.
Взрослый всегда вспотел и всегда озяб
перенимай закалку у снежных баб.
Что ты читаешь? Читай про принцесс и фей.
Принцы румяны, хотя голубых кровей.
Гномы бегают вкось и наперерез,
а взрослые - тонус поднять или сбросить вес.
Цвета лица у них два - бледен и смугл.
Взрослый не верит в одушевленье кукл.
Ты же своей щёки раскрась, чтоб ожила,
красным и синим, взбей кудри и кружева.
Взрослые утверждают, что жить любя
так, как ты любишь - всей полнотой себя,
после детства нельзя, наступает сбой,
ты становишься всеми, никто тобой.
Так или нет, останься Софьей еще. Напяль
что-нибудь взрослое на себя - туфли, шаль,
волосы под античных матрон расчеши.
И не спеши за возрастом, не спеши.
Дивертисмент
- Скажите, почему это у вашего величества
в покоях королевских нигде нет электричества?
- Так мы же в счет покрытия вассальных обязательств
включаем свет их светлостей, сиянье их сиятельств.
- А почему не видно на улицах полиции?
- А потому, что служат в ней у нас одни патриции,
а так как эта служба, по мненью их, плебейство,
то из нее повальное мы наблюдаем бегство.
- Из-за чего бегут тогда военные из армии?
- Да всё из-за противника. Нет никого коварнее
противника: он дерзок, хитер и агрессивен.
Любой противник - дрянь, но наш - особенно противен.
- А почему?..- А потому! Конец аудиенции!
И мой совет вам: истину глаголют лишь младенцы, и
средь них находится ее высочество София:
ступайте к ней с вопросами - она мудрее змия.
Софье шесть с половиной
Как лезвие, отбита челка,
и прочь от восковых скорлуп
уносит мед, танцуя, пчелка
к румяному раствору губ.
Итак, на первый взгляд, игрушка.
Но где раешный маскхалат
дыряв, сквозит слепая дружба
с иконой, забранной в оклад.
Есть речь, есть лепет. Их основа
дыханье Сони. А итог
в сачке застрявший ветер, слово
с цветка гонящий на цветок.
Есть речь-тоска, и речь-забава,
и луг - бессмысленную тварь
гармонии, под крики "браво"
зевак, сметающий в словарь.
В наборе устарелых литер,
где "эс" - скоба, а "эн" - двутавр,
есть знак цветка. Цветок не лидер,
но сноска к тайне. Слаб, но храбр.
Так и она: нацелен облик
попасть в свой класс, найти свой вид,
но вся - еще узор, приемник
пророчества, еще магнит.
Отмечен челкой год господень,
к беседе пригнан язычок
и, как звезда в колодце в полдень,
блестит неведеньем зрачок.
* * *
Наступает суббота - но сна ни в одном,
и бормочет слеза: для чего я ползу,
безразличная к выводу, жизнь ли вверх дном,