Дом двадцать пять. Второй подъезд. Улица Чехова. Кириллов вздохнул. Хорошо ему было, Чехову, под прикрытием вышних сил. Чего тебе, Чехов? Таланту? На! Обо мне же раденье ангельское — непрерывное преступление против меня.
Войдя в лифт, взглянул на часы. Было немного за полдень. Опаздываю, отчего-то волнуюсь, отметил он. На площадке унял дыхание и позвонил. Ему тут же открыли. Словно этот Вадим сразу за дверью его приход караулил.
— Входи. Только быстро. Охранника я за пиццей послал. На все про все у нас двадцать минут. Деньги с собой?
Был он лет восемнадцати, невысок. Говорил быстро, сминая гласные, отчего Кириллову еще часом ранее показалось, что его телефонный абонент несколько пьян.
Однако алкоголем не пахло. В квартире еще остался запах от прежних жильцов — залежавшихся бумаг, книг, каких-то сухих трав, старого дерева и просто неспешной старости. Но его уже вытеснял новый — дух утилитаризма, пластика и предприимчивости. В одной из комнат затевался ремонт.
Следуя за Вадимом, он мимоходом удивился обострившемуся обонянию.
— Деньги сразу нужны, — бубнил тот, не оборачиваясь. — Никаких авансов, заморочек, отсрочек.
— Все в порядке с деньгами, — успокоил Кириллов. — Получишь наличкой. Здесь и сейчас.
Значит, сделка состоится тайком от родителей, догадался он. Хотя какое это имеет значение?
В просторном зале были хвастливо развешаны десятка три разномастных картин. То, что хозяин не знаток живописи, да и не порядочный коллекционер, было заметно сразу. Картины располагались в геометрическом порядке, то есть по формату, по размеру рам, более никакой другой логики в их расположении не наблюдалось. Передвижник соседствовал с импрессионистом, рисунок углем с иконой в окладе, а Коровин настолько явно демонстрировал свою поддельную сущность, что даже такой посредственный ценитель, как Кириллов, с первого взгляда липу в нем распознал.
— Откуда картины? — спросил Кириллов.
— От прежних жильцов остались, — объяснил пацан.
— А прежним жильцам от кого?
Любопытство его не было праздным.
— Съехали, — уклонился от ответа Вадим.
Малевич же был — тот! От него исходили флюиды. «Я, наверное, ошибся номером. Или номер ошибся мной. Нет, со мной такого везения не бывает».
Бывает, успокоил себя Кириллов. Достаточно припомнить всю цепь совпадений и обстоятельств, что его сюда привели. Бывает и не такое, кроме того.
— Я считал… что «Красный квадрат»… в Русском музее висит, — запинаясь, пробормотал он.
— Это одна из версий. В Русском висит холст, а это картон. И на холсте левый уклон, а на картоне — правый. Но этот квадрат не хуже, чем тот, в Русском. И по размеру больше, — не упустил случая набить цену Вадим.
Известно, что Арбенин и Малевич встречались. По крайней мере, однажды. И даже здорово поднабрались на пароходе «Красавец Грузии». Нет-нет, не кровей — шустовского. И этот квадрат художник в считанные минуты времени изобразил и подарил меценату. И не исключено, что сам про него забыл, протрезвев.
— Побыстрее определяйся, — поторопил Вадим. — Охранник будет вот-вот…
— Картины охраняет?
— Меня.
Ясно. Вот почему он не назначил встречу где-нибудь на скамейке. Посажен родителем под домашний арест.
— Что же твой секьюрити тебя одного оставил?
— А куда я без денег сбегу?
— А с деньгами?
— С деньгами я, не выходя из квартиры, сбегу. Тело здесь, а меня нет. Понял?
— Ясно, — сказал теперь уже вслух Кириллов. — Чем отец занимается?
— Промышленностью.
Кириллов отметил это отрадное обстоятельство. Еще одно совпаденьице. Арбенин тоже промышленник был.
— Дай поближе взглянуть, — деревянным голосом, за которым скрывалось неимоверное усилие победить дрожь, сказал Кириллов.
— Не бойся, подлинник. И заключение экспертизы есть.
— Э-э-э… Так Коровина ты подменил? — вдруг догадался Кириллов.
— Коровин не продается, — сурово отрезал потомок промышленника.
— Подделка топорная. Сам рисовал?
— Да ты что? — то ли на «сам», то ли на «подделку», то ли на «топорную» возмутился Вадим.
— Ну, Малевича сам намалюешь. И не заметит никто, если не пользоваться фломастером. Я и рамочку тебе оставить могу, — пошучивал Кириллов, однако даже Вадим, ненаблюдательный, отметил легкую дрожь в его пальцах, когда он в руки Малевича взял.
И принаглел. Голос его стал уверенней.
— У тебя еще пятнадцать минут, — сказал он. — Либо бери, либо проваливай. Костолом с пиццей заявится — обоим влетит. Примет силовое решение и выбросит тебя вон, — заодно припугнул он Кириллова.
Костолом, скорее всего, ни при чем. Не терпится пацану отовариться и вколоться. Учитывая такое, можно и поторговаться, цену сбить. Сам Кирилов опиатами не увлекался. Горе маковое. Мыкать его. Он даже алкоголь позволял себе разве что изредка.
Захотелось что-то немедленно сделать с картиной. Что-то брутальное, на примитивном, физиологическом уровне. Сжечь, чтобы вдышать дым. Пепел с водой размешать и выпить. Или, например, съесть.
Повинуясь порыву, он поднес картину к лицу и коснулся ее языком. И тут же укол почувствовал, как будто язык на иглу наткнулся, через которую что-то впрыснули в организм. Дрожь прошла по всему телу. Языку стало прохладно, словно на него ментолом капнули. Он онемел, причем сразу в обоих смыслах. Кириллов вдруг его потерял, перестал, ощущать, воспринимать, как после местной анестезии.
