Мы сидели на берегу и ждали Назара. Зимой он служил на крохотном деревенском маслозаводе, а летом подрабатывал у геологов: развешивал продукты, выдавал спальники, энцефалитки и кирзовые сапоги; пачкался желтой смазкой консервных банок.
У него была жена и две лодки: одна весельная, другая — моторная. С женой он жил хорошо, иногда, выпив, они укоряли друг друга, но любя, потому что потом плясали так, что ходили половицы, и дети, спрятавшись за занавеской, глядели и пихались локтями от восхищения.
Сейчас Назар должен был пригнать свои лодки, чтоб мы смогли переправить на тот берег лошадей, арендованных в райцентре. Мы гнали их почти сутки, и я измучился, в кровь сбив себе все о вьючное седло с множеством деревянных плашек, крючков и железок. Когда я, косолапя от боли, пошел наконец по твердой земле, рядом оказался Гаян Газиянов. Он внимательно осмотрел седло и ничего не сказал, а только свистнул тонко и протяжно, как суслик. Оказывается, я не сделал веревочных стремян, и меня зря бросало на жесткий клин седла, так что ноги все сорок километров болтались как у игрушечного зайца.
Папиросный дымок сносило в сторону, звенели комары, и мы клевали носами от усталости, а в глазах плыла серая ровная гладь, что зовется Енисеем, и казалось — можно пойти по глади, будто посуху.
— Едут, — очнулся Гаян. Кашлем старого курильщика зашелся мотор, маленькая лодочка упрямо ползла к берегу.
Вышел зубастый мальчишка, топнул сапожком по мокрому песку и сказал:
— Папаша велели сообщить, что приехать сегодня не могут, по причине, что пошли на свадьбу, но в чем просят у вас извинения из-за понимания того, что вам здесь не фонтан торчать. Вот палатку прислал.
И он уехал — веселый пацан в мятом картузе, и опять стало тихо-тихо.
Прыгали прозрачные языки костра, чадила обгоревшая жестянка, Гаян лежал, закрыв глаза, а потом заинтересовался:
— Скажи мне, зачем коню путы?
— Чтоб не убежал.
— Скажи мне, а убегут ли наши кони в путах?
— Нет, не убегут.
— Так почему же мы сидим при конях, как цыганы, вместо того чтоб съездить в Кирчиж и вкусить цивильных благ?
Я не знал, почему, и через час мы уже цокали по единственной асфальтовой полоске, ведущей к магазину. Прошел дождь, и осклизлые крыши домов походили на мокрую шерсть наших лошадок.
Ехали назад, и подозрительно оттопыривались наши карманы. Шли две девушки, мы не выдержали, заиграли поводьями, они же шли, будто вовсе нас и не замечая.
Одна свернула в проулочек, а другая шла, по-прежнему ничего не замечая, прямо глядя вперед.
— Девушка, разрешите с вами познакомиться?
— А еще чего?
— Мы же хорошие,— захохотал Гаян.
Так-то переговариваясь и ехали до ее маленького домика и даже познакомиться успели.
Размякший Гаян спрашивал:
— Клава, а вы нам стаканчик не вынесете?
— А вы заходите в хату.
— Вяжи татарским,— сказал мне Гаян.
Но я не умел татарским и привязал размякший от дождя поводок просто так, на бантик.
Я побаивался заходить, но когда зашел — развеселился. Там все шло полным ходом. Рыхлая крест-накрест перевязанная серым платком женщина — Клавина мать — резала розовое сало, а Гаян уже водку в стопки лил.
Стали приглашать хозяев, Клава согласилась, а мамаша ее долго куражилась, но потом все-таки выпила.
Они о чем-то говорили, а я захмелел, стало жарко, поплыли стопки, лица и фотокарточки, веером разбросанные по стенам. Потом мы вышли во двор, и Гаян сказал мне:
— Ты давай, того, езжай ка на место, все равно вторая не придет, я у Клавки узнал, что она флотского дожидается, да и Карьку моего заберешь, а я скоро приду.
Я ничего не понял, обрадовался, вышел за ворота и долго не мог вскарабкаться на теплую лошажью спину.
— Э-эх! — гикнул я.
Меня кренило. Звезды плясали, луна уставилась как рыбий глаз. Я веселился так, пока не наехал на плетень и не свалил трухлявую слегу. Хорошо, что трухлявая, а то сломал бы ногу.
Ночью я проснулся. Капли лениво щелкали о брезент, шипели уголья. Я вышел, ежась, и увидел, что кони стоят смирно кружком и смотрят на догорающий костер. Я зевнул и пошел досыпать на мягкие сосновые лапы.
На рассвете меня разбудил Назар:
— А где второй работничек, Гаян чертов?
— Он...— я спросонья ничего не мог понять,— он в деревне, придет скоро.
— Иэ-хе-хе,— заухмылялся Назар,— это еще как сказать! Ладно, давай пока сами перевозиться будем.
Мы настлали спаренные лодки свеженарезанными досками и сбили их поржавевшими скребками.