Комсомольский комитет

— Выгнать человека легче всего, Зоя Пахомовна! — говорил Федор, сидя на краю стола, Зое Грач, заведующей пионерским отделом горкома.

В этой молодой женщине его бесило все: и напряженное, смуглое, как орешек, лицо, и нарочитая скупость манер, и даже то, что ее надо было звать «Зоя Пахомовна», хотя была она, наверно, не старше его.

Зоя хотела что-то ответить, но взгляд ее упал на дверь. Там стоял Соболев, новый секретарь горкома комсомола, ладно сложенный молодой человек.

У Соболева были удивительные глаза — озорные и спрашивающие.

— Вас Федор зовут? Заходите ко мне, Федя!

И Рудаков направился за ним решительным шагом.

Федор беспокоился из-за своей сестры, которая до недавнего времени работала пионерской вожатой. Горком снял ее с работы за то, что она будто бы самовольно ушла в отпуск.

Но отпуск она просила, и прежний секретарь не собирался задерживать ее, но ни он, ни Грач не знали, кем ее заменить. Тогда директор школы сама отпустила Марьяну Рудакову, сама нашла девушку, которая заменила ее. «Как? — спросили в горкоме. — Решать вопросы без согласия горкома комсомола, когда старшие вожатые в нашей номенклатуре? Этак каждый будет поступать, как он захочет!»

Девушку срочно вызвали в горком. Она не пришла и уехала к родным в деревню. Когда она вернулась, ее пригласили на бюро. Марьяна уже поняла, что виновата: ведь она комсомолка, какое право она имела не явиться по вызову горкома?

На бюро Марьяна пришла вместе с братом. Он работал секретарем комсомольской организации железнодорожного узла и в горкоме бывал часто.

Когда Рудаков понял, что члены бюро хотят вынести его сестре строгий выговор, он, не попросив слова и не вдаваясь в подробности, обругал членов бюро за бездушие и бюрократизм.

Сестра его, сбитая с толку защитой брата, тоже стала вдруг во всем случившемся обвинять горком комсомола и не очень скромно заговорила о своих заслугах. Тогда Петрунин поставил вопрос на голосование: бюро объявило Марьяне строгий выговор и постановило снять ее с работы за недисциплинированность и за то, что она якобы не поняла и не признала своей вины.

Обо всем этом Федор рассказал Соболеву, изредка взглядывая на него и замечая, что Соболев все время трогал что-нибудь на столе: то пресс-папье, то мраморный письменный прибор, то одергивал сукно, словно с удивлением разглядывая новое свое хозяйство.

— А вам не кажется, товарищ Рудаков, что вас попросту могли попросить уйти с бюро? Ведь вас не приглашали! А, как же? — резко сказал Соболев.

— Ну и выгнали бы. Я разве вам о себе говорю? Я о сестре.

— Ладно… — легко и просто начал Соболев, но вдруг запнулся. — Мы… мы разберемся, — все-таки улыбнувшись, закончил он.

— Разбирайтесь… Что же вам еще делать, как не сидеть и разбираться! — Федор вскочил, с отчаянием запахнул шинель. — А человек круглые сутки плачет. А вы мне снова сказку про белого бычка.

Рудаков, тонкий, гибкий в своей черной железнодорожной шинели с погонами, на ходу поправив носком сапога отогнувшийся ковер, выскочил из кабинета. А Соболев попросил технического секретаря, веснушчатую, словно выкупанную в золотистом просе, Валю Кузнецову:

— Валечка! Очень, очень тебя прошу — собери мне быстренько всех членов бюро!

Лена Лучникова, остановившись на почтительном расстоянии от Соболева, спросила:

— В чем дело?

— Садитесь, садитесь, товарищи! У меня был Рудаков…

Соболев рассказывал быстро, короткими фразами; Лучникова приглядывалась к нему.

— Соответствует действительности, — заметил Силин; появился он в кабинете незаметно и теперь поднялся, одергивая свою черную, военного покроя гимнастерку.

— Да? — иронически переспросил Соболев.

— Между нами говоря, если бы не Федор, не было бы такого решения, — спокойно продолжал Силин.

— Ты, Гриша, говоришь так, словно ее наказали за брата, а это неверно, — задумчиво возразила Лучникова.

Соболев поинтересовался, послали ли в школу новую вожатую.

— Товарищ Грач не подберет никак, — сказала Лучникова. — А что?

— Да вернуть Рудакову на работу надо. Подумаешь, один раз не явилась по вызову. Выговор ведь у нее остается?

Силин вдруг заерзал на диване:

— Товарищ Соболев! Разрешите не согласиться. Не явилась по вызову — один пункт. Самовольно ушла в отпуск — второй пункт, она знала, что директор школы не имеет права отпускать ее, вожатая — это наша номенклатура. И не захотела признать своей вины — третий пункт.

— Ну, три пункта. И выговор. Мало тебе? — рассмеялся Соболев. Ему вдруг стало очень легко: возражения Силина ему показались наивными.

— Восстановить Рудакову нельзя, Игорь Александрович! — с внезапным ожесточением заговорил Силин. — Это явится пощечиной бюро! Все в городе узнают, что бюро, бюро горкома комсомола, — это надо учесть! — допустило ошибку. Вы же сами знаете, как необходимо учитывать фактор авторитета!

— А вы что скажете, товарищ Грач? — обратился Соболев к Зое, которая напряженно следила за разговором, но пока молчала.

— Я согласна с Григорием Ивановичем, — сказала Грач. Она вдруг встала и отошла к окну.

Лучникова усмехнулась, и Соболев подумал: «Чему?»

— Но ведь у горкома совсем авторитета не останется, если он будет замазывать свои ошибки! — вырвалось у Игоря.