Из окна убогой кухни женщина была видна, как на ладони. Вон, вышагивает,
пересекая унылое пространство двора, захламленного ржавыми автомобилями,
серыми от дождей скамейками и столами для пинг-понга, мятыми и вонючими
мусорными контейнерами.
Не полная, а скорее плотная, не пожилая, но уже в возрасте. Джинсовая
юбка, именуемая «классическая», коричневая фуфайка под названием «блузон»,
бежевые тапки под названием «мокасины». Лихая «химия» топорщит пружинки
заросшего «каре». И неизбежные сумки в крепких руках, две штуки, не считая той,
что на плече, – под названием «дамская».
Тамара Михайловна Радова, нагруженная этими здоровенными сумками с
картошкой, капустой и прочими овощами, до синевы в пальцах оттянувшими ей
левую руку, потому что правой рукой она держала ключ и шуровала им в дверном
замке, наконец, с задачей справилась, толкнула сильным плечом обитую вагонкой
дверь и вошла в свою квартиру.
На пороге она неожиданно замешкалась, почему-то помедлив войти. Что-то
ей такое показалось… Да что могло показаться-то?!
Включив свет в прихожей, она поставила сумки с продуктами на низенькую
тумбочку тут же у входа. Скинула мокасины, но искать тапки не стала. Босая
прошла вглубь квартиры.
Тишину разбавлял какой-то слабый шипящий звук.
Непонятная тревога усилилась, переросла в страх, беспричинный и
внезапный, от которого сердце бешено забилось, а дыхания, наоборот, не хватало.
Крадучись она прошла мимо полуоткрытой двери в ванную, зачем-то
заглянула в темный туалет, свернула в кухню. Охнула, замерев в дверном проеме.
Она была сильная женщина, Тамара Радова. Она только охнула, схватившись за
горло.
На кухонной кушеточке, укрытый по пояс полысевшим шотландским пледом,
лежал, свесив голую руку до самого пола, не слишком молодой человек. Его глаза
были закрыты, но как-то не очень плотно, а бледные губы недоуменно кривились.
Она помедлила и все-таки окликнула шепотом этого человека, который так
тихо лежал на кушетке.
Последние четыре года он был ее мужем. Теперь он был ее покойным
мужем.
Это было понятно сразу безо всяких там «а вдруг», Тамара на своем веку
повидала покойников.
На столе водка. И рюмка. Как странно. Шипит пустым звуком не
выключенная старенькая магнитола. Рядом валяется «рубашка» от кассеты с его
любимым Володей Высоцким. Вот и послушал.
Тамара медленно присела на табурет. Дверца под мойкой приоткрыта.
Ведро почти пустое, она утром перед работой выносила мусор.
А это что? Что это?!
Руки задрожали, и ей стало холодно, очень-очень холодно.
На дне мусорного ведра, рядом со скомканной упаковкой из-под «Явы»
глянцево блестела другая упаковка. Тоже пустая. Тамара сразу ее узнала и все
поняла.
Она еще немного посидела. В голове после шквала панических мыслей
вдруг стало тихо и пусто. Потом со вздохом Тамара Михайловна тяжело
поднялась, направилась к мойке. Босой ногой наступила на что-то острое,
ругнулась сквозь зубы. Проходя мимо кушеточки, остановилась, дотронулась до
холодной щеки покойника, надавила на шейную артерию, пульса нет.
Теперь ей понадобится нож. Хороший острый нож. Нужно наточить. Нож
должен быть очень острый. Иначе она не сможет. Руки все еще дрожали.
Сентябрь, конечно, не июнь, но все еще теплое солнце, пробиваясь лучами
сквозь серые офисные жалюзи, манит и отвлекает от работы, и ветерок там, за
окном, легок и ласков, и деревья пока зелены, а сердце жаждет шашлычка с
белым сухим винцом на дачке с друзьями.
Именно таким чудесным сентябрьским утром Алина Трофимова, тщательно
одетая по всем правилам корпоративного дресс-кода, сидела в своем кабинете и
размышляла. Чтобы лучше размышлялось, она съехала попой на самый край
офисного кресла, вытянула ноги так, что острые носы лодочек торчали с другой
стороны стола и, сцепив на животе руки, время от времени вращала большими
пальцами то по, то против часовой стрелки.
«Если прямо сейчас кто-нибудь ввалится без стука, то для меня вызовут
неотложку, – подумала она с усмешечкой. – Неотложку из психушки».
Алина Леонидовна Трофимова являлась воплощением холодной английской
чопорности и совершенного лоска, и все, кто был знаком с ней по работе, знали
Трофимову Алину именно и только такой.
Она никогда не выражалась нецензурно и этим многих бесила. Она не
хамила в общепринятом понятии этого слова и никогда не повышала голос. И она
не искала ничьего расположения, что возмущало женскую часть коллектива
особенно.
К ней притерпелись, поскольку специалистом она была классным, несмотря
на молодость: для юриста двадцать восемь – это юные лета. Притерпелись, но
как-то через силу. Слишком уж язвительна была и в своей язвительности не знала
меры.
Поговаривали, что даже сам финансовый директор Исаев Викентий
Витальевич побаивается юрисконсульта, но тут, вероятно, не обошлось без
попранного самолюбия. Дело в том, что он не был ее начальником. Трофимова
напрямую подчинялась генеральному, и это вынести Викентию Витальевичу было
трудновато. Особенно, когда она принималась аккуратно указывать тонким
пальчиком с безупречным маникюром на аккуратно разложенные документы,
которые визировать, оказывается, категорически было нельзя, а он впопыхах
завизировал.
Алина Леонидовна ничего лично против финдиректора не имела. В конце
