14.07. Борис Аркадьевич Лившиц, доктор, и мой друг Макс очень просили меня записать эту историю. Макс не уставал повторять, что это будет бестселлер, если его издать в настоящем издательстве: приключения — жанр вечный, а уж их-то на нашу долю выпало дохрена и больше. Только мне обязательно нужно припомнить всё до последней мелочи. Доктор почему-то настаивал на том же. Может, ему просто было интересно, как скажется на моем состоянии очистка чердаков памяти от всякого хлама?
В этот раз, проделав надо мной свои обычные манипуляции, Борис Аркадьевич снова завел разговор о литературе. Он даже предложил несколько вариантов, как начать наше повествование. Да, вот так он и сказал: «повествование».
— Первые строчки можно украсть у Стивенсона — все-таки классика, да и мне будет приятно, — посоветовал он, улыбаясь. — К сожалению, особых сокровищ не нашли, зато спасли мир. Этакий предкризисный экшн конца девяностых. А может, наоборот: мира не спасли, зато нашли сокровища. Или одно из двух. Плюс этот ваш секс на заднем сиденье автобуса… Тема модная. Отлично подойдет для тинэйджеров.
Доктор явно гордился своей осведомленностью. «И кто только успел ему настучать», — подумал я. А он продолжал:
— В следующий раз, если не забуду, принесу тебе роман «В дороге». Или вот был еще такой «Электрохимический кислотный тест»… Хотя не знаю, не знаю. Все повести о приключениях, что бы ты там ни говорил, строятся вокруг одного: вот как мучились парни без мобильных телефонов!
А я, собственно, ничего и не говорил.
Самодовольный, словоохотливый, доктор с удобством расположился в кресле напротив меня. Мой раскрытый нотбук он сдвинул на край стола.
За окном в саду пели птицы. Сад был ухоженным, с вылизанными дорожками, как и всё в этой гостеприимной стране. По дорожкам сновали бестолковые ручные белки и замирали, глядя на человека круглыми глазками. На прогулках я чувствовал себя совсем худо.
— Я видел — то есть, мне показали — твои последние литературные опыты, — проникновенно продолжил доктор. — Многое понравилось. Есть свой стиль. Не хватает — как бы это сказать? — внутренней логики. Для начала попробуй просто писать обо всем подряд, максимально откровенно. Методом свободного письма. В конце концов…
Тут он прикусил язык. Но я его отлично понял. В конце концов, дорогой Петр, времени у тебя достаточно, на ноги ты встанешь не скоро, так вот и развлекайся. Жми на клавиши хоть до потери пульса.
Борис Аркадьевич вышел, изронив еще пару напутственных слов. Я закрыл глаза. Из-за дверей доносился приглушенный разговор. Мать о чем-то расспрашивала доктора, тот что-то пространно отвечал. Лечи, лечи…
Прошло полчаса, и в доме стало совсем тихо. Я потянулся за нотбуком. Чуть не уронил. Но, как видите, набрал эти строки. Вскоре в окно заглянуло солнце, и смотреть на экран стало невозможно. Я подожду до вечера.
23.55. В последние месяцы мне снились тексты, которые я всё никак не мог заставить себя написать. Но вот, кажется, и решился. Если вы это читаете, значит, я все-таки взялся за наше драматическое повествование. (Я сперва написал «трагическое». Потом исправил на «драматическое». Без ошибок получилось со второй попытки. Как вы, любезнейший доктор, прикажете мне писать методом свободного письма, если я не умею работать на клавиатуре вслепую?)
Верно он говорит. Никакой бы истории не вышло, будь у нас мобильные телефоны.
Документ1. Это Максу первому пришла в голову идея купить собственный автобус. Он с детства мечтал научиться водить машину. Рисовал в тетрадках фантастические автомобили собственного изобретения. Почему-то особенно он любил рисовать автобусы в разрезе: «Вот тут, — объяснял он родителям, — будет кабина. А вот тут сиденья для пассажиров. А тут — кухня». Родители снисходительно улыбались. Машины у них не было.
Обеспеченный сосед по площадке иногда давал ему посидеть за рулем своих «жигулей» и даже научил переключать передачи. Когда на улицах стали появляться иномарки, сосед загрустил. Его больше не развлекало Максово любопытство. А потом и сам Макс подрос и перестал радовать взрослых.
Его семья предпочитала ездить на дачу на электричке, с традиционными для того времени тележками и сумками. В один прекрасный день он объявил родителям, что в электричке больше ездить не станет. И вообще ездить на дачу не станет, пока не купит свою машину. Я представляю себе четырнадцатилетнего Макса, рыжего, долговязого, — так и вижу, как он выступает перед родителями со своей декларацией независимости.
Меня в его возрасте такие вещи беспокоили не слишком сильно. Во всяком случае, не так сильно, как Макса. Мой папа часто катал меня на своем «форде» (до «форда», как я смутно помню, он возил товар на скрипучих «жигулях»). «Форд» был даже больше «волги». Лет в тринадцать я уже умел трогаться с места и более или менее уверенно ехать по пустой дороге, о чем с удовольствием рассказывал одноклассникам. Папа говорил, что отдаст мне этот «форд», как только мне исполнится восемнадцать. Когда этот день настал, все вышло не совсем так, как он задумал. Но об этом вы узнаете в свое время.
Второй наш приятель, Шериф, пришел в нашу школу классе в девятом. Он был тогда приземистым (да, в общем, он так и не вырос) темноволосым парнем, довольно мускулистым — кажется, там, откуда он был родом, он занимался боксом. Звали его Раиль. («Лёва», — представлялся он русским ребятам. Наши родители усмехались, а вот девчонкам было все равно). Оба эти имени, а также непростую фамилию — Шарафутдинов — мы как-то сразу исключили из обращения и звали его просто Шерифом. Это ему нравилось.