В октябре 1922 года, около пяти часов вечера, под тенистыми каштанами главной площади Клошмерля-ан-Божоле, посреди которой красуется великолепная липа, по преданию, посаженная в 1518 году в честь приезда в эти края Анны де Боже,[2] медленно прогуливались два человека; они ходили взад и вперёд неторопливой походкой провинциалов, глядя на которых всегда думаешь, что времени у них хоть отбавляй, и обменивались фразами, исполненными столь глубокого смысла, что каждой из них предшествовала долгая пауза – шагов этак в двадцать. Иногда одно словечко, а то и междометие заменяло целую фразу. Но для обоих собеседников эти восклицания были ясны и понятны – ведь они давно друг друга знали, преследовали общие цели и совместно вынашивали честолюбивые планы. В данный момент их замыслы были направлены против оппозиции, а следовательно, имели характер политический. Именно поэтому оба они были столь серьёзны и насторожены.
Одному из них за пятьдесят. Высокий, с ещё не поседевшими белокурыми волосами и красноватой физиономией, он выглядит типичным потомком бургундов, населявших некогда берега Роны. Лицо его, огрубевшее от ветров и солнца, оживляют маленькие светло-серые глаза, окружённые сеткой мелких морщин. Он постоянно щурится и от этого выглядит хитрецом, иногда неумолимым, а порой добродушным. Губы могли бы рассказать о его характере больше, чем глаза. Но они скрыты под висячими усами, откуда выглядывает мундштук короткой потемневшей трубки, которую он больше покусывает, чем курит, а пахнет она не столько табаком, сколько виноградной водкой. Этот человек крепко сколочен – суховатый, с длинными прямыми ногами; он отнюдь не толст, но имеет обыкновение ходить вразвалку, небрежно выпятив живот. Одежду его не назовёшь изысканной, однако удобная и хорошо начищенная обувь, добротное сукно костюма и пристежной воротничок, который он носит даже в будни, свидетельствуют, что человек этот богат и уважаем. В его голове и скупых жестах чувствуется привычка к власти.
Зовут его Бартелеми Пьешю, он мэр Клошмерля и крупнейший владелец виноградников. Расположенные на солнечных юго-восточных склонах, они дают самые душистые вина в округе. Кроме того, он председатель сельскохозяйственного комитета, член совета департамента, а это делает его важной персоной далеко за пределами городка – в Сале, Одена, Арбюиссона, Переоне и Во. Ему приписывают некие честолюбивые намерения, впрочем, пока ещё весьма неясные. Ему завидуют, но тем не менее его влияние импонирует обитателям округи. Он по-простецки носит крестьянскую шляпу из тёмного фетра, сдвинутую на затылок, её тулья продавлена посередине, а широкие поля отделаны галуном. В этот день он шагает, заложив руки за отвороты пиджака и наклонив голову, – это помогает ему сосредоточиться. Так он обычно выглядит в ответственных случаях, и его манера держаться внушает уважение подчинённым.
– Котелок у этого Пьешю варит, – говорят они.
В отличие от мэра, его собеседник – тщедушный человечек неопределённого возраста. Жидкая бородёнка прикрывает до обидного крохотный подбородок. Старомодное облезшее пенсне с цепочкой, закинутой за ухо, водружено на внушительный хрящ с двумя гулкими ноздрями, приправляющими речи этого господина изрядной долей гнусавости. За стёклами пенсне поблескивают зеленоватым светом близорукие глаза прожектера, всецело занятого мыслями о невоплотимом идеале. На заострённом черепе красуется соломенная шляпа типа панамы. От летнего зноя и пребывания в шкафу зимой она побурела и стала ломкой, как метёлки кукурузы, что сохнут в Брессе под навесами ферм. Его ботинки с медными застёжками явно реставрировал очень искусный сапожник, но они, несомненно, приближаются к своей последней починке, ибо новая заплата не спасёт их от неминуемого финала. Человек этот шагает, посасывая дешёвую, неумело скрученную сигарету, в которой больше бумаги, чем табака. Это Эрнест Тафардель, школьный учитель, секретарь мэрии и, стало быть, сподвижник Бартелеми Пьешю. Иногда мэр делает его своим наперсником. Впрочем, Пьешю никогда не бывает чрезмерно откровенен и, уж во всяком случае, никогда не преступает заранее намеченных границ доверительности. Но если для служебных бумаг мэра требуются сложные формулировки, Тафардель становится советником своего патрона.
Учитель выказывает присущую истинным интеллигентам благородную отрешённость от мелочей материальной жизни. «Возвышенный ум, – любит говорить он, – вполне обходится без лакированных башмаков». Сей метафорой он хочет сказать, что изысканность костюма или скромность оного ничего не добавляет к интеллекту и ничего не отнимает у него. Это также должно навести на мысль, что в Клошмерле есть, по крайней мере, один обладатель подобного интеллекта, к сожалению, прозябающий на второстепенных ролях: его можно обнаружить по отсутствию блеска на башмаках. Заметим, что Тафардель не без гордости считает себя глубоким мыслителем, неким сельским философом, одиноким и никем не понятым. О чём бы он ни говорил, всё превращается в поучение, в наставление. Разглагольствуя, он поднимает и подносит к лицу указательный палец – этот характерный жест простолюдины издавна приписывают учительскому сословию. Когда он что-либо утверждает, то так сильно давит этим пальцем на нос, что сворачивает его кончик набок. Неудивительно, что после тридцати лет преподавательской деятельности, постоянно требующей утверждений, нос нашего педагога был чуточку скошен влево. Для полноты картины добавим, что сентенциям учителя сильно вредит дурной запах изо рта, и горожане побаиваются его мудрости, которую он любит выдыхать собеседнику прямо в лицо. Тафардель – единственный человек в округе, не подозревающий об этой неприятной своей особенности. Впрочем, он отлично видит, как горожане стремятся избежать встречи с ним и с крайней поспешностью обрывают доверительные беседы и горячие споры. Тафардель приписывает всё это невежеству и грубому материализму обитателей Клошмерля. Поскольку собеседники его сдаются, не сопротивляясь, учитель усматривает в их поведении презрение к своей особе. Его обида покоится на недоразумении. Тем не менее он тяжко страдает от этого, ибо, будучи говоруном по природе и к тому же человеком образованным, хотел бы блистать эрудицией. Своё вынужденное одиночество он объясняет тупостью местных виноделов, оболваненных пятнадцатью веками религиозного и феодального гнёта. Свою обиду он возмещает страстной ненавистью к кюре Поноссу,
